Жутко голодные, они ввалились в маленькую таверну. Четим живо заказал ужин и тут же вступил в беседу с парой молодых селян. Вскоре путников окружила веселая шумная компания, а также обильное количество жареного мяса, тушеных овощей и сладкого напитка, похожего на забродивший березовый сок. Вскоре раздались звуки флейт и свирелей, несколько селян пустились в пляс. А затем и Четим взялся настраивать чаранго…
Елена почувствовала, как жунское вино начинает бить в голову, и потихоньку прошла к выходу. Вечерняя спокойная свежесть окутала селение. Она прогулялась до берега, вслушиваясь в окружающие звуки. Плескалась река. В сопках гулко переухивались совы.
'У-ух…' – раздавалось с одной стороны.
'Ух-ух!' – откликалось с другой.
Маленький жуненок тащил мать за руку по берегу. Елена села на перевернутую лодку, подобрала колени к подбородку. Чувство умиротворения наполнило ее. Прошуршала трава, и на земле рядом неуклюже растянулся Токус.
– Думаешь?
– Угу, – отозвалась Елена, прихлопывая комаров на руке.
Из-за сопки показался месяц. Он стал значительно больше по сравнению с первым днем ее пребывания здесь.
– А когда луна полная, Токус? Наверное, ночью совсем светло?
– Нет, только немного светлее. Сама увидишь, полнолуние скоро.
Вдруг рядом раздался детский плач.
Елена вздрогнула, быстро отвернулась. Ноющее воспоминание о сыне, в который раз за эти дни, сдавило сердце. Она изо всех сил боролась, стараясь не позволить тяжелым мыслям овладеть сознанием.
Маленький жун ревел, уткнувшись матери в плечо, а та укоризненно приговаривала, присев на корточки.
– Ну-ка прекрати! Ты уже большой у меня, сколько можно бояться?! Ничего страшного нет, посмотри, сам посмотри!
– Не хочу-у-у-у!! Я их боюсь!
– А что… – начала Елена и осеклась.
Прямо над ними под освещенным ночным светилом небом бесшумно двигалась черная тень. Огромная, она на миг затмила собой часть месяца. Рваные крылья вздымались и опадали, неясная фигура вырисовывалась над ними… Тень пролетела, сделала небольшой крюк и скрылась в сопках.
– Это стражи, – спокойно сказал Токус, проследив за взглядом Елены. – Они охраняют границы нашей страны и иногда залетают вглубь. Вернемся в таверну?
В таверне шло буйное веселье. Чаранго Четима ненадолго смолк, а хозяин его яростно стучал по столу глиняной кружкой пива и что-то доказывал огромному жуну. Хлопья пены летели во все стороны. Заливались флейты, их поддерживали барабаны. Копытца выбивали дробь по дощатому полу. Было жарко.
Елена не захотела входить, она прошлась вдоль двора, провела рукой по шершавому плетню. Черно-белый кот тихонько подошел и принялся тереться о ее ноги. Она взяла кота на руки, села на скамью. Токус достал пузырек с рыбьим клеем, небольшой клубок толстых нитей и занялся починкой ремня. Тут отворилась дверь, выбросив полосу света, и явился Четим в окружении жунок разного возраста. В одной руке он держал инструмент, в другой – полную кружку с пивом.
– Четим! – чарангиста обняла за шею молодая жунка. – Спой еще! Ну спой, Четимчик!
– Охотно, милые дамы! – Четим слизнул пену, отставил кружку и снова дернул струны. – О чем желаете послушать?
– Что-нибудь грустное! – воскликнула другая жунка. – Вот что-нибудь такое, чтобы сердце оборвалось!
– Тьфу ты! Зачем веселье портить?!
– Ну Четимчик!
– Ну ладно, ладно! Вот, дамы, сюда, пожалуйте! Токус, подвинься, моему творчеству нужно много места. Подвинься, говорю! Кхм… Экхм…мда…
– Это вступление? – поинтересовался вазашек, зубами проверяя ремень на прочность. – Оригинально.
– Ты нич-чего не понимаешь в творчестве! Ни-че-го!
– Разумеется. Куда мне.
Кот презрительно покосился на Четима.
– Ну так вот. Грустное? Хм-м-м… О! Песня про муху! Э-кхм!!
– Побойся Демиургов, Четим, – патетическим тоном пропищал Токус. – Про какую такую муху?
– Да это, наверное, то же самое, что про утку! – фыркнула Елена. – Только про муху!
– Ну, эту… Муха в паутину попала, и… умерла. Да, грустно, грустно… – Четим взмахнул руками, и чаранго опасно наклонился. Токус быстро подхватил инструмент.
– Да. Муху жаль, – подтвердил он.
Жунки хихикали и переглядывались. А Четим попытался приобнять Елену и склонить голову ей на плечо. Коту совсем не хотелось делить с кем-то ее внимание, и он вцепился чарангисту в шевелюру. Четим прорычал какое-то ругательство. Кот зашипел в ответ.
– Я отказываюсь работать в таких условиях! – объявил музыкант, отдирая кота. – От-ка-зы-ва-юсь! Все! Я ухожу!
И он ушел. Правда, недалеко. Привалился спиной к плетню, мечтательно закатил глаза и поэтически вздохнул.
– Ладно, – сказал вазашек, доставая из-за пояса флейту. – Друзья должны выручать друг друга, верно? Если Четим что-то обещал и не выполнил, то кто должен отдуваться, если не я?
Сразу смолкли смех и разговоры. Даже кот перестал гневно мяукать. Тихий и нежный напев полетел над засыпающим поселком. Голос флейты вплелся в голоса ночи, унесся к черному небу, вслед за растворившейся в нем тенью…
Следующее утро началось с теплого солнечного луча, щекочущего щеку. Мягкий ворс усиливал приятные ощущения, а вкусный запах свежего хлеба и молока довершал их. Под потолком жужжал заблудившийся шершень. Елена села на соломе, крытой шерстяным одеялом, блаженно прищурилась лучам, пробивающимся сквозь отверстие в стене. Она рассмеялась в голос – до того хорошо было этим утром! Из соседней охапки показалась взъерошенная голова Четима.
– Э-эй! – хрипло объявил он. – Потише! – на его лице крупным меандром было написано мучительное похмелье.
– Подъем! – закричала Елена и швырнула в музыканта охапкой соломы.
– Я тебе!
– Давай-давай! – она легко выпрыгнула из постели.
С руганью Четим бросился за ней, догнал у самого выхода, и они оба рухнули в солому, отбиваясь друг от друга.
– Ого! – раздалось сверху.
Токус облокотился о деревянный косяк. В руке он держал свежую булку, откусывал от нее и с интересом разглядывал происходящее. Елена и Четим переглянулись и кинулись на вазашка.
– Э! Тихо-тихо! – запротестовал тот. – Я вам советую выкупаться, как следует, и за стол!
Девушка вынырнула из речки, отфыркиваясь. Вода была холодной, над ней стелился утренний туман. В нескольких десятках шагов, за тальниковыми зарослями плескался Четим. С ним они мчались сюда наперегонки, через все селение, криками распугивали с дороги медлительных и горделивых гусей. Сейчас она с наслаждением оттерлась песком, выстирала походные вещи, вымыла волосы. Здесь были сооружены мостки нарочно для купания, отгороженные ивняком.
Елена облачилась в новую одежду и вгляделась в тихую гладь. За время путешествия она загорела 'под воротник', серые глаза смотрели тревожно. Потихоньку заживали многочисленные ссадины. Впрочем, не было недостатка в новых синяках, полученных при стрельбе из лука, да и просто в походном быту. Нос покрылся веснушками от солнца. На нервно искусанные губы возвращался спокойный изгиб. Она оправила рыжеватый ворот рубахи, подтянула широкий ремень, перекинула через плечо сумку с тщательно уложенными вещами. На поясе укрепила нож. Зашнуровала кожаный жилет. И подмигнула своему отражению.