Что тот, кто находится сверху, исполнил мою просьбу и ответил на мольбу.
Глава 65
Я глажу волосы Гая, радуясь тому, что его глаза ещё полны жизни. Да, блеск очень тусклый, но он всё же есть, и это самое главное. Кожа холодная и бледная, и я понимаю, что пуля могла вызвать снижение давления, оттого и бледность и почти незаметный медленный пульс. А моя паника лишь усугубила ситуацию.
Гай не умирал и не возвращался из мёртвых, как мне показалось сперва. Он меня ни на секунду и не покидал, сдерживая своё обещание.
Дверь со скрипом открывается.
Я даже не сразу слышу, как в помещение кто-то входит. Лишь спустя несколько секунд в ушах раздаётся грубый шаг ботинка по бетонному полу.
— Я поражён. — Вистан хлопает в ладоши, словно наблюдает за интересным представлением. — Как оказалось, этот щенок всё же не настолько убог и беспомощен, как я считал! Я ставил шестьдесят процентов на то, что к утру он сдохнет. — Он кратко смеётся, будто бы то, что его родной сын лежит в луже крови, едва не умирая, брошенный в настоящую темницу, нечто забавное. — Приведите его в порядок.
И по его команде двое мужчин в белых халатах, — должно быть, врачи или медбратья, — синхронно кивают и беспрекословно выполняют приказ. Они хватают ослабшего Гая под мышками с обеих сторон, поднимают и тянут к выходу. Я остаюсь неподвижна, уставившись на собственные перепачканные кровью руки. Мир вокруг вдруг начинает вращаться, а к горлу подступает тошнота.
Вистан подходит ближе, я вижу его идеально чищенные туфли перед собой, потом ко мне тянется рука с перстнем и поднимает мою голову за подбородок.
— Я сдержу своё обещание, — говорит он с ухмылкой. — Ваши друзья прощены за предательство. Разве что их немножечко попытают в моих камерах, и можно будет считать, что мы квиты. — Я больше не чувствую ничего, пока он уверенно, твёрдо и с насмешливым тоном продолжает говорить: — Мой неотёсанный сопливый сын принят обратно. Как и ты. Добро пожаловать в семью, Каталина Харкнесс.
И после этого Вистан оставляет меня одну, оставив дверь открытой.
Сидя на бетонном холодном полу, обессиленная, с разрывающейся болью в голове и руками в крови Гая, я всё пытаюсь понять, погубит ли меня дикая нарастающая ненависть к этому жестокому бездушному человеку или же во мне растёт желание расплющить его голову точно так же, как и Хью.
И я наконец решаю: он точно поплатится за то, что сделал. Пусть в этом никто не сомневается.
Когда я выхожу из заточения на всю ночь, глазам предстаёт широкий коридор, ведущий к лестнице. По сторонам от меня расположены железные двери, подобные той, из-за которой я только что вышла. Мраморный пол устлан дорогим ковром, по которому я бесшумно ступаю. Моё роскошное платье теперь выглядит не так роскошно, однако это самое последнее, о чём я думаю, когда осторожно поднимаюсь по лестнице, не слыша никаких звуков — лишь тишина, давящая и устрашающая. Я поднимаюсь из некого личного подземелья поместья Харкнессов на первый этаж, оказываясь в просторном блестящем фойе.
Как настолько ужасный человек может жить в таком красивом месте?
— Кто тебе позволил ходить по дому в таком виде? — раздаётся презрительный тон за моей спиной.
Обернувшись, я обнаруживаю Камиллу Харкнесс — красивую, нарядную, но совсем не добрую. Рядом с ней стоит молодая горничная, опустившая в повиновении взгляд. Словно принцесса и её фрейлина.
Мне вдруг вспоминается, что я практически ничего не знаю о ней, как не знаю ничего и о пропавшем Тео — младшем брате Гая.
— Приведи себя в порядок, господи, — закатывает глаза Камилла. — Не позорь нашу фамилию, раз осмелилась стать одной из нас.
— А ты думаешь, опозорить её может только мой вид? — У меня от желчи горит горло, я хочу выплеснуть её прямо в лицо сестре Гая.
Камилла округляет глаза, словно никто никогда не смел раскрывать рта перед ней до этой самой минуты. И я почему-то вижу в ней немного себя из прошлого. Папина принцесса. Никто ничего не скажет, никто не осмелится забрать у неё любовь отца.
— Я очень не советую тебе дерзить мне, — произносит она угрожающе. — Я с лёгкос...
— Неужели ты знаешь обо всём, что делает отец с Гаем, и молчишь?
Она смотрит на меня твёрдо, на её красивом аристократическом лице не видно никаких эмоций.
— Честь семьи – дело очень тонкое, — наконец отвечает она, но не успевает добавить ещё что-то, как я, в ужасе от её слов, перебиваю её мысли:
— О какой чести может идти речь?! Отец мучает сына всю его сознательную жизнь! Как вы можете позволять такому происходить в доме?!