— Гай виноват сам. — Хладнокровие, каким Камилла это произносит, заставляет моё сердце содрогнуться, а затем упасть куда-то вниз. — Если бы он делал всё, чего хотел папа, многого можно было бы избежать.
— Убийство человека – это то, чего хотел твой папа от двенадцатилетнего мальчика, — напоминаю я, нарочно выделяя возраст.
Я знаю, что разговаривать с человеком, росшим в центре преступного мира, бесполезно. Она считает происходящее вокруг себя нормой, ведь это понятно. И всё же мне так хочется, чтобы у неё дрогнул хотя бы голос. Чтобы в голову поступило хотя бы одно маленькое сомнение в адекватности действий своей семьи.
Но Камилла остаётся также хладнокровна и бездушна, что и её отец:
— Папа хочет только всего хорошего нашей семье. Ты выступаешь сейчас угрозой. Ты втянула Гая на свою сторону, и тебя за это убить мало. Однако папа милосерден. Он проявил к тебе терпение. Будь благодарна ему за это!
От абсурдности её слов я едва не вскрикиваю во всё горло, закрывая уши и вырывая волосы на голове. Мне хочется истошно вопить, будто бы только так я смогла бы вразумить эту чокнутую девчонку, со стороны больше напоминающую последовательницу какой-то секты. И ведь так и может быть. Я слышала, что секта — это необязательно целая группа незнакомых людей, объеденённая одним убеждением или верой. Сектой может выступать простая семья, где один человек манипулирует всеми остальными, снабжая своими бредовыми идеями.
Кажется, весь род Харкнессов — самая настоящая секта. Ведь это имеет смысл. Вистан часто упоминает Бога в своих жестоких речах, Гай же говорил, что Харкнессы приравнивают себя к Богу.
— Папа зовёт на завтрак, — говорит Камилла, обрывая мои мысли. — Но в таком убогом виде ты к нашему столу не подсядешь... Рита! Приведи её в порядок и сопроводи в столовую.
— Да, мисс, — кивает ей до этого момента безмолвная горничная. Мне даже кажется, она боится заговаривать без разрешения своей хозяйки.
Камилла, оставив после себя шлейф из приятных дорогих духов, уже уходит. Её тёмно-синее платье безупречно сочетается с золотисто-каштановыми волосами и светлой кожей, а высокие каблуки словно обычное для неё дело, будто она с рождения на них ходит.
Без сомнений, Камилла Харкнесс считает себя настоящей принцессой криминального мира своего отца. Вистан — король, Гай — принц, а она — принцесса. Правда, мне интересно, как она смотрела на то, что «король» периодически издевался над «королевой»? Или же она этого не знала? Но как могла не знать, если жила в одном доме с ними?
— Мисс, пожалуйста, не задерживайтесь, — вдруг окликает меня горничная. — Нужно идти, иначе мистер Харкнесс будет зол.
— Пусть мистер Харкнесс идёт нах_й.
Она округляет глаза, глядя на меня так, будто мои слова вызвали самого дьявола.
— Расслабься, — бросаю я ей почти небрежно. — Скоро тебе не придётся перед ним пресмыкаться. Ни перед кем из них.
И затем я позволяю ей вести меня в одну из свободных комнат. Здесь очень светло и чисто, и, кажется, никто не живёт. Я принимаю душ, стараясь не задерживаться, смываю с рук кровь Гая и пыль, успевшую сесть на меня в подвале. Затем горничная вручает мне облегающее чёрное платье и туфли, которые прислал Вистан. Мне хочется порвать платье голыми руками, словно глупо пытаясь таким образом отомстить, но вместо этого послушно надеваю его. Мне жутко от мысли, что моё поведение может вызвать у Вистана больший гнев, который затем обрушится на Гая. Поэтому я постараюсь играть роль невинной овечки.
Горничная ведёт меня в столовую, в которой издевались над Гаем ещё только вчера вечером. От ещё ярких воспоминаний к горлу подкатывает тошнота, и я стараюсь не смотреть на пол, на котором его держали прижатым и обездвиженным.
— Замечательно выглядишь, прелестница-невестка! — встречает меня Вистан с такой дружелюбной улыбкой, что я на секунду забываю о том, кто он на самом деле.
За столом сидит и Джаспер, и при виде меня он слабо кивает, будто приветствуя. Его руки всё в тех же перчатках.
— Где Гай? — В моём голосе отчётливо слышно нарастающее волнение.
— Не беспокойся. — Вистан снова улыбается. — Он в порядке. Лежит, отдыхает, лечится. Я ведь не могу допустить, чтобы с моим сыном что-то случилось.
От злости я хочу разорвать ему глотку. Когда его губы складываются в издевательскую усмешку, я хочу всадить нож ему в сердце.
— Присаживайся. — Он указывает на стул возле себя и хватает вилку.
Я медленными шагами направляюсь к столу и сажусь на указанное место. Джаспер больше на меня не смотрит: он отводит взгляд и заполняет какие-то бумаги перед собой. Его лицо слишком сосредоточено, так что я думаю, вряд ли он в своём стиле продолжит мне ёрничать сейчас.