Я послушно беру в рот кусочек тунца и тщательно его пережёвываю, наслаждаясь вкусом. Пока вдруг дверь не открывается вновь.
— Зайд уже отогнал машину, — сообщает вошедший Гай. — Иди, проверьте, всё ли там в порядке.
— Есть, сэр! — подскакивает с места Нейт. — Ты вовремя. Корми свою девушку без меня. Адиос.
Я едва не хватаю его за руку, чтобы он остался. Потому что мне ужасно неловко сидеть в одной тесной комнате вместе с Гаем. Но, увы, весело что-то напевая, Нейт складывает бумажный пакет и кладёт его в сторону, а потом выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
В воздухе тут же запахло чудным запахом мяты, какой есть только у этого парня, который вдруг снова возник передо мной.
— Ешь, — приказывает мне он.
— Ты так любишь командовать, — бурчу я в ответ, поднимая глаза.
— Я люблю заботиться о тех, кто мне не безразличен.
Он садится на кресло перед шестом и не сводит с меня взгляда. От неловкости я опускаю взгляд и принимаюсь за свой салат снова. Лишь бы не думать о его зелёных глазах.
— Откуда ты узнал, что я люблю тунцовый салат? — спрашиваю я, поглощая еду и едва сдерживаясь от того, чтобы не застонать от удовольствия.
— До того, как я решился на то, чтобы забрать тебя, это было моей обязанностью – знать о тебе всё.
— И что же ещё ты обо мне знаешь?
— Всё.
— Правда? Так в этом уверен?
Его губ вдруг касается лёгкая усмешка, отчего на левой щеке возникает ямочка. В глазах словно показываются какие-то искорки, будто бы он вспомнил что-то забавное.
— Что? — проглотив очередной кусочек салата, недоуменно спрашиваю я.
— Я даже знаю, чем ты занималась, когда вспоминала меня.
Меня охватывает невообразимый ужас. Даже при том, что его слова прозвучали очень многозначительно и поверхностно. Он ведь мог иметь ввиду всё, что угодно, но все мои мысли свелись только к одному — в то злосчастное утро после сна, участниками которого были мы вдвоём. Что, если он напихал в моей комнате камеры? Такое ведь возможно...
— Что ты имеешь ввиду? — спрашиваю я осторожно.
— Ничего, — отмахивается он, продолжая усмехаться.
А я даже не знаю, мне продолжить настаивать или пусть лучше он действительно ничего мне не скажет.
— Спрошу только одно: ты оставлял в моей комнате какие-нибудь камеры... или подслушку?
— Нет. И в мыслях не было.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
Можно ли ему верить? В таком деликатном вопросе неужели он будет продолжать мне врать?
— Тогда чем я занималась, когда вспоминала тебя?
— Наверное, тем же, чем мог и я, если бы позволял себе думать о тебе в таком ключе.
Я откладываю в сторону салат и сажусь на диване удобней.
— То есть? — щурюсь я.
— У тебя никогда не было парня, — констатирует он факт. — Но в тебе всё же остаются природные желания, которые есть у каждого здорового человека.
Я почти чувствую, как краснею, но почему-то, вопреки пониманию того, к чему он клонит, снова продолжаю:
— И?
— Тебе ведь не нужно знать ничего из того, что заставляет тебя смущаться, Каталина. — Гай вдруг снова улыбается. Я даже начинаю считать, сколько раз это непривычное для его лица выражение появляется передо мной.
— Я не смущаюсь, — вру я. — Можешь говорить. Мне интересно, что это ты там себе навыдумывал.
— Прекрати. Ты знаешь, о чём я.
— Так скажи напрямую.
Пару секунд он молчит, просто вглядываясь в моё лицо. А затем Гай вдруг наклоняется вперёд, опираясь руками на стеклянный столик перед собой. Взгляд снова такой хищный и... очень-очень горячий. Не знаю, как один лишь взгляд вообще может вызывать такие странные тянущие ощущения внутри.
— Прямо сказать это? — спрашивает он.
— Да, прямо сказать, — дрогнувшим голосом выдаю я.
Он наклоняется ещё ближе и с улыбкой отвечает:
— Ты касалась себя, пока думала обо мне.
Зайд просто назвал бы всё своими именами: «Ты, цыпочка, дрочила на Гая». Но Гай не такой. Он всегда выбирает слова более изящные и аккуратные. С его уст ничего никогда не может прозвучать пошло и грязно. Вот и сейчас его фраза: «Ты касалась себя, пока думала обо мне» звучит так мягко и почти невинно, что я даже не горю от стыда, хотя должна была бы.
Вместо этого я вскакиваю с дивана и в возмущении смотрю на него сверху-вниз, скрещивая руки на груди.
— Ты же сказал, что не было камер! Ты снова мне соврал!
Гай выглядит невинно, глядя на меня снизу-вверх:
— Я сказал правду.
— Тогда откуда же ты знаешь, что я...
От осознания у меня округляются глаза и кружится голова. Вот теперь-то я по-настоящему горю от стыда, а вместе со мной горят и все мои кости в теле.