Ее лицо краснеет, даже багровеет под ярко-рыжими волосами. Боже, сейчас начнется.
— Ты же знаешь, что я больше не рисую комиксы с тех пор, как мой папа переехал! Я же тебе говорила, что никогда больше не буду рисовать, после того как к нам въехал Шон. Эти комиксы были о моей семье, а теперь моей семьи больше нет!
На покрасневшие зеленые глаза наворачиваются слезы. Но не проливаются.
Характер у Кристи как у льва. Panthera leo leo — берберийский лев, король рева, но лентяй. Он любит порычать, чтобы его заметили, но сам ничего предпринимать не собирается. Будет ждать, пока кто-нибудь другой поработает за него.
— Прости, Крис. Я не хотела… Только пыталась тебе доказать, что ты нравишься Эмерсону. Вот и все. Уверена, так и есть.
Теперь она перед выбором. Стать львицей и переключить разговор на мальчиков, которым она нравится (ее любимая тема), или продолжить бесконечную истерику по поводу развода родителей. Я смотрю на нее, пока она решает, что предпочесть.
Она достает маленькое розовое зеркальце и промакивает салфеткой под глазами.
— Думаю, я точно ему нравлюсь. Думаю, ты права. Хоть ты и сказала это так бессердечно.
Она подводит глаза коричневым карандашом, охорашивается и опять пялится на кошмарно одетого парня из девичьих грез. Эмерсон уходит, и ей снова скучно.
На моем подносе пусто. Мне безумно хочется провести пальцем по остаткам томатного соуса в самом большом прямоугольном отделении и облизать его, но я сдерживаюсь.
— Наверное, тебе не понять, каково это, — хнычет она.
— Что? — Я смотрю туда, где только что сидел Эмерсон. Если она думает, что я не знаю, каково втюриться в мальчика, в которого втюрены все, то паршивая она лучшая подруга.
— Моя жизнь. Ты не знаешь, каково пройти через развод. Как это ломает твою жизнь. Каково видеть своего отца только по выходным и жить с каким-то придурком, за которого вышла замуж твоя мать. Ты не понимаешь, как это тяжело. Вот почему тебе все равно, что я чувствую.
— Я же извинилась. — Я стараюсь ответить как можно дружелюбнее.
Она опять смотрится в зеркало:
— Никто не понимает. Даже моя лучшая подруга.
Она права. Не понимаю.
Иногда кажется, что Кристи зовет меня к себе, только чтобы было кому пожаловаться на жизнь.
Она подключает свой телефон к колонкам, врубает какую-то эмо-группу и предлагает сесть на кровать. У нее бледно-розовое постельное белье. Наверху балдахин с крошечными светящимися в темноте звездочками, которые прикрепила ее мама. И, если лежать в темноте на спине, создается ощущение, что мы в своей собственной, безопасной, нежно-розовой вселенной.
По дому разносится аромат блинчиков с корицей.
Кристи переодевается в длинную черную юбку и черную кожаную куртку, которая ей, мягко говоря, велика.
— Ладно, послушай вот это:
Затем меняет голос с поэтичного на нормальный.
— Дошло? Это потому что его зовут Эмерсон, как того чувака[2].
— Да, дошло. Тонко.
— Спасибо!
Она широко улыбается, но тут же снова принимает серьезный напыщенный вид. Поднимает руки в черных кожаных рукавах и, чуть раскачиваясь, читает:
— У тебя повторяется слово темный.
Она хмурится и заглядывает в листок бумаги на бледно-розовом письменном столе.
Мама Кристи, Бетти, стучит в дверь. Говорит, не открывая ее:
— Дорогая, вы готовы ужинать примерно через полчасика?
— Ага, мам.
Кристи достает новый красивый лист бумаги.
— Хорошо, буду ждать вас внизу.
Пока Кристи стоит ко мне спиной, я осматриваю комнату. Ее коллекция обуви валяется в полном беспорядке на дне шкафа, но одежда висит ровно. У нее пар сорок джинсов. На всех стенах постеры, она крепит их такой специальной голубой липкой лентой, которая не пачкает бледно-розовые стены. Я пытаюсь представить, как выглядела бы эта комната, будь она моей. Что, если бы Бетти была моей мамой и комната была бы бледно-зеленой, и этот макбук, который обычно лежит на полу, был бы моим?
Нет, я бы никогда не оставила его на полу. Если бы у меня был собственный бледно-зеленый письменный стол.