Не сказал тогда. И потом тоже. Он словно стирал из памяти всё, что случилось после охоты. Будто так и надо. Элис пришла к выводу, что сама себе сочинила сказку, где могущественные некроманты любят глупых ведьм и… Успокоилась?
Придумала новую сказку, где эти двое просто дружат. Помогают друг другу. Заботятся по мере сил. И стала так жить. Но от этого болеть не перестало. Каждый день она ловила себя на том, что Грегори ей нужен. Просто. Без утайки. Нужен как факт. И это казалось правильным. Но решиться и сказать, глядя в чёрные омуты глаз, что она любит, не смогла.
Так и прошёл месяц, за ним ещё один. Лето сменилось золотой тёплой осенью. Она пахла прелой листвой и ароматным чаем с корицей. Плясала поздно сброшенными листьями дубов, ворковала шёпотом ветра и была упоительна.
Некромант сделался задумчив. Алисия чувствовала его тяжёлые взгляды, когда сидели по вечерам в библиотеке, когда выбирались в город на карете, когда ездили в столицу на защиту её научной работы. Чувствовала и не могла понять.
А осень, утвердившись в своих правах, зарядила первые холодные дожди. После них парило и удушающе тянуло в лес. Элис боялась одна там гулять и однажды уговорила некроманта составить компанию. Призыв силы, которая должна была измениться, ослабеть после даорита, прошёл странно. Тёплых мох и шуршание листвы. Земля, что отзывалась на любое касание. Круг из семи заговорённый свечей. Вода, смешанная с зельем. Яблоко в пурпурно-красной кожуре, что завитками слетала с плода и ложилась на алтарь природы. Капли крови из перерезанного горла петуха. Камни, что облизывали её, старались ухватить гроздь алых горошин. И собственная рубиновая нить на запястье от кинжала. Сила заворчала, как блудный кот, завертелась в невезучем теле чародейки. И схлынула, открывая новый ручей. Вода которого была сладко-ледяной. Некромант пристально всматривался в зелёные огни глаз. Непонятные для неё слова:
— Вверяешь ли ты мне свою смерть? — Он склонился над Элис невозможно близко. От него тоже пахло кровью и забытым ветивером.
— Вверяю, — как слова старого заклятья шептала она, сама не понимая почему. — Вверяешь ли ты мне свою жизнь?
— Вверяю, — согласился Грегори. Он взял её руку с рассечённым запястьем и накрыл своей. И прошептал: — Да будет так…
После этого девушка долго приходила в себя, а когда пришла… Пытать мага не получалось, он изворотливее гадюки сбегал от вопросов, но, улучив момент между его весьма благодушным и не сильно расслабленным состоянием, она вцепилась в Стенли с проворством клеща.
— Да что ты такая неугомонная, ведьма? — Он поставил кружку с облепиховым чаем на подлокотник и хлопнул книгой. — Я некромант и просто обязан знать, что даже после смерти смогу тебя дозваться.
— То есть, — протянула медленно Элис и вспыхнула, сбросив плед с ног. Соскочила с софы и прошлась до секретера. — Ты хочешь сказать, что я и после смерти буду на тебя горбатиться?
— Всегда мечтал заиметь такого ехидного призрака. — Он осклабился и вытянул ноги. Алисия по инерции перешагнула через них и тут же споткнулась.
— А как же мой вопрос, о твоей жизни? — Она в упор уставилась на чернокнижника. Тот скривился и нехотя объяснил:
— Это суахское заклятие. Я не представлял, что оно сработает в обе стороны. Мне нужно было подстраховаться, на случай если ты не усидишь на месте и… — Тут Грегори помрачнел и не стал договаривать. — Но просчитался, как только ты согласилась, заклятие вступило в силу и тебя потянуло. Хотя слов клятвы ты не должна была знать. Иными словами… Я смогу тебя вытащить с того света, а ты не дашь мне шагнуть на тот…
— Не боишься? — без смеха спросила Гордон, внутри начиная закипать. Такие вещи не решаются просто так. Как минимум стоило уточнить у неё, готова ли она настолько довериться человеку.
— А ты? — Он изогнул бровь. — Как ты не понимаешь… Я гарант твоей жизни, как и ты моей…
— Грегори, — взвыла Алисия, плюхнувшись на софу и закрыв руками лицо. — Ты сумасшедший. Как можно заключать такие сделки, даже не узнав мнение второй стороны? Ведь всё может измениться…
— Ты сейчас прорицаешь или каркаешь? — Он скептически рассматривал Элис, не давая ей впасть в истерику. — Какая разница, что изменится…