Всё повторяется. Повторяемость обеспечивает обучаемость и способствует формированию домашних наработок и заготовок. Взаимопонимание — растёт. Как у меня с Ноготком.
Ноготок, разворачивая кнут, отошёл ко мне, вопросительно взглянул. Как бить-то?
— Как кузнеца сможешь?
Короткий кивок. И… я подобное уже описывал. Достаточно подробно. Разница — солнышко только что взошло. Раннее утро. При свете дня — ещё… омерзительнее. Чётче визуальная картинка. Лучше видна грязь, слизь, разлетающиеся куски и кусочки. Резче цветовые контрасты: красное — на зелёной траве, бурые пятна — ляпаются на серое дерево дворовых построек.
Коленопреклонённая толпа ахнула от первого удара, когда привязанный завыл, меняя своё ритуальное нытьё на настоящий, захлёбывающийся, предельной для данной глотки, визг. Крик боли и страха. Боли уже наступившей, страха боли грядущей.
Ахнула от второго, когда капли и кусочки, выдернутые из тела замедленным потягом кнута после удара — полетели по двору. И — проглотила, поперхнулась своим «ахом» — от пятого. Потому что в полной тишине — даже дыханье все затаили, был слышен негромкий короткий хруст ломаемого позвоночника.
Короткая пауза, в продолжение которой Ноготок отжимает от крови свой кнут, пропуская его через рукавицу на левой руке, и дикий крик:
— Ироды! Убили!
Толпа начинает шевелиться, подыматься. Мои… Ивашко, Потаня делают инстинктивный шаг навстречу этому движению, нарастающему шуму толпы. Молодёжь, наоборот, инстинктивно отшатывается. Все поднимают оружие. Даже я совершенно автоматически выдёргиваю шашку из-за спины. Ещё не понимая, что будет, не представляя последствий. Просто, чтобы… заглушить этот всплеснувшийся вал человеческих голосов, остановить волну подымающихся человеческих тел. Сейчас они все как… кинуться.
Ноготок бьёт кнутом. Кнут идёт сбоку, по длинной дуге, в сторону от толпы на уровне их голов, как-то хитро заворачивается, не захватывая толпу, проходит над людьми, заставляя их опускать головы, но не касаясь ни одного из них. Фол — узкий ремень на конце, обгоняет тело кнута, сворачивается в колечко перед лицами первого ряда. Крекер — пучок волос из конского хвоста на конце фола, закручивается ещё сильнее, щёлкает, пройдя звуковой барьер, и весь кнут как-то складывается, хлопает, встретившись сам с собою. Останавливается в своём, длинном, завораживающем как движение змеи, полёте. И опадает на землю. А в лицо людям летит град капель. Капель крови.
Толпа вздрагивает. Содрогается. Отшатывается. Кто-то спотыкается об соседа, заваливается, падает. Задние ещё пытаются подниматься на ноги, передние — замерли. Ноготок, не отрывая равнодушного взгляда от покрытых пятнами кровавых брызг лиц, снова начинает неторопливо протягивать кнут через левую руку. Рядом со мною Ивашка делает пару шагов вперёд и прокручивает саблю. И я, без всяких мыслей и планов в голове повторяю его движение — два шага вперёд, круговой мах клинком справа от себя. Слева делает два шага Сухан, опускает рогатину. Неудобно — не с той ноги. Он делает ещё шаг — такая стойка более привычна для него. На другой стороне толпы, со стороны ворот, слышится резкий выдох. И второй. Чимахай вспомнил о топорах у него в руках. Круговой мах правой, такой же — левой. Готов делать мельницу. «Из кого тут щепы по-накрошить?». И остальные вышли из ступора — перехватили оружие поудобнее, переступили ногами, чуть сдвинулись. Ну что, ребята, режемся?
Нет. До полномасштабной скотобойни моя Пердуновка ещё не доросла. Не в этот раз. Сверху раздаётся голос Чарджи:
— Эй, воротники! Ворота открывайте. Владетель пришёл. Аким Рябина комонный и людный.
Молодец, дедушка. Очень своевременно нарисовался. Молодёжь, рассовывая спешно за пояса эти непривычные прусские топоры, кидается вынимать брус, распахивать створки ворот. Коробецкие в полуприседе гуртом сдвигаются в сторону, очищая проход для верховых. Кого-то, из пятящихся на него, Чимахай похлопывает своими топорами по плечу плашмя, те оглядываются: «А? Чё?», и все опускаются на колени.
За открывающимися воротами — пяток верховых, полтора десятка лошадей и два десятка пеших. Всё это вваливается во двор. Впереди на своей белой кобыле — сам Аким Янович. Сплошное дежавю. Если он ещё и спросит как в прошлый раз… Спрашивает. Вместо «здрасьте»:
— Что за срачь развели? Почему трава красным крашена? Вам что, куриц резать негде?