Для русской, православной традиции — это норма. Накопление, формирование стартового капитала — грех. Богатство — грех. Планирование своей деятельности — вызов богу, грех гордыни. Страховка — ересь: «бог дал — бог взял». Идеал: раздать имущество своё и побрести паломниками по Руси.
Тель-Авива ещё нет, но острое желание «ехать» — уже есть. Вот в это время, в середине 12 века, русская православная церковь пытается бороться с паломничеством. С русским «нищенством во имя Христа». Архиепископ Новгородский Нифонт, едва ли не самый яркий и самый могущественный из церковных иерархов этой эпохи «первого русского раскола», раз за разом пытается ограничить «калик перехожих». Церковь же ведь тоже «хозяйствующий субъект». А «христарадничество» иссушает страну, ведёт к её обнищанию. Но идеология сильнее её собственной организации, православная церковь проигрывает своему православному народу.
«Быть больным — неприлично, быть бедным — стыдно, быть глупым, ленивым, бестолковым — грешно». Но это уже нормы протестантизма. Лютер писал: «Если мне скажут, что завтра наступит конец света, то ещё сегодня я бы посадил дерево». Вместо того, чтобы молиться, поститься, «спасаться»… Вместо покаяния, припадания, лобызания — сделать дело, «посадить дерево».
В мире, в который я вляпался — этого ждать ещё полтысячи лет, в моей России… «ох, господи, не доживу». А пока святорусским идеалом остаётся тощий, костлявый, ползающий на коленях в грязи, покрытый гниющими язвами, монотонно ноющий попрошайка.
Негр, лениво поджидающий под деревом в теньке — когда же ему в рот банан свалится, на таком фоне выглядит… аристократично.
И вот такого непонятного аборигена, «белого негра», который почему-то нагло именует себя так же как и я — «русский человек», — субъекта с непонятными, но явно негодными, на мой взгляд, привычками и идеалами, знаниями и умениями — я и нанять не могу. Не пойдёт-с. У туземцев просто нет навыка работать по найму.
Ме-е-едленно. Здесь нет наёмных рабочих.
Здесь некому кричать: «Атас! Веселей рабочий класс!», не для кого петь:
Некому, некуда. Мечта либерала. Правда, и допуски по качеству продукции… Точнее — по не-качеству… Ну очень… либеральные. Сплошной фриланс.
Здешние ремесленники не нанимают работников. Или — родня, или — ученики. Совсем другие отношения.
Когда я вижу у какого-нибудь попаданца фразу: «Я велел нанять в городе разных мастеров и привести в своё поместье», я понимаю — с Магдебургским правом он не знаком.
Статус ремесленника-горожанина и ремесленника из дворни всё средневековье — принципиально разные. Просто разные юрисдикции. «Проживи в городе один год и один день — станешь человеком». Это вот из этой эпохи. А до этого — «проживи»? Не человек? «Орудие говорящее»?
Европейский городской ремесленник — человек. У него есть право избирать и быть избранным, у него есть право платить налоги. И требовать отчёта об их использовании. Он член цеха. Который его защищает, под чей суд он попадает в первую очередь. Он член городского ополчения и, соответственно, может и обязан владеть и уметь пользоваться оружием. У него есть дом. Его собственный дом. «Мой дом — моя крепость».
У дворового слуги ничего этого нет.
В «Святой Руси» эта разница между горожанином и дворней — выражена ещё сильнее, чем в Западной Европе. В усадьбах работают, как правило, вообще «не-люди» — рабы-холопы или должники-закупы. Они и рот-то открыть могут только с разрешения господина.
«Русская Правда» даёт лишь одно законное основание для ухода закупа с указанного ему заимодавцем места: обращение с жалобой на господина в княжеский суд. Во всех остальных случаях, если нет отягчающих обстоятельств, — просто автоматическая передача в холопы.
— Я тут в село на денёк сбегал. Маменьку навестить, болеет она.
— Да ну? Ну, одевай ошейник.
А в городах на Руси — вече. Где каждый имеет право свободно ходить «куда похочет» и свободно говорить «что похочет». Имеет право добиваться принятия своего решения даже силой кулака своего. И это не бунт, это — дискуссия. Вече собирается во всех русских городах. Во всех! В одних — регулярно, как основной орган управления. В других — временами, в критических ситуациях. А кроме того, во всех городах идут сходы «концов» — районов. Даже и в княжеских, таких как Прикарпатский Галич, они, практически, забирают часть власти в городе — себе.