И, почему-то, старательно порвали одежду. Пойти, что ли, помочь болезному? А на кой? Мне, вообще-то, к кузнецам надо. Но дороги я не знаю, и спросить не у кого. Кроме как у этого… гобоина дырявого.
«Гейзерический» дядя, преследуя своих убегающих «тарелков», убрался вниз по оврагу. «Гобоин» занял сидячее положение на поле прерванной явлением «бычьего гейзера» битвы, и заплакал. Вид каждой части его драного туалета, подносимого к глазам для подробного изучения, повергал его в ещё большее уныние. Попытки вытереть слёзы очередной деталью костюма, отнюдь не успокаивали. Ибо нос у него был разбит в кровь и подтекал как ржавый водопроводный кран без прокладок. Красные разводы на рукавах рубахи, используемых вместо отсутствующих в эту эпоху вообще и у данного индивидуума — в частности, носовых платков — также не повышали эстетизма одеяния.
Парень рыдал всё громче, всё жалобнее, и душа моя дрогнула. Вот же сколько раз повторял я себе: «жалость моя — гибель жалеемого»! Пожалей здесь, с моими бестолковостью и аутизмом, и кого-то убивать придётся. Ведь же ярко выраженная закономерность! Но глубоко вбитые в юные годы принципы гуманистов и общечеловеков в формулировке от Полунина: «маленьких ням-ням — низя» — не позволяли безучастно любоваться столь ярко выражаемым детским горем.
Не, я не дурак: сперва прошёлся по верху оврага до поворота и убедился, что «гейзер юмора морковного цвета» не наблюдается. А уж только потом спустился к «гобою». При звуках моих шагов, парнишка в очередной раз испачкал полу-оторванный рукав собственной рубахи кровью из собственной же носопырки, поднял опухшее от побоев и слёз лицо, и вежливо поздоровался:
— Ну, чего встал? Не видал, что ли? Иди отсюдава!
Из этнографии известно: «Каждый финн больше всего хочет, чтобы его погладили по голове. И больше всего этого боится». Что я и наблюдаю. Хотя и по эту сторону от Ваалимаанйоки. И пейзаж сходный: мордобой, всё же, очень близок по своим проявлениям к пьянке — и морда красная, и встать не может. Бедненький…
Нет, что делает с мироощущением один удачный пинок в загривок противника! Жить хочется! Хочется делать добро людям! И всё вокруг кажется таким милым и добрым. Почти как я сам.
Я уже говорил, что я не дурак? Приятно, что можно повториться. Уходя с края оврага, я прихватил с собой несколько лопухов. Вот, собрал их в стопочку, сложил аккуратненько. И одел на лицо болящего. С истошным криком:
— Дуй!
Дисциплинированный мальчик — дунул. Потом, правда, пришлось ещё два раза лопухи собирать: и крови, и соплей из него вылетело много.
За это время я успел рассмотреть попавшуюся под моё человеколюбие жертву… коллективизма. Ну, били-то же его коллективом. Подросток, чуть меньше меня, мелкий, дёрганный, сопливый, плачущий, гонористый… Типичный средний абориген среднего школьного возраста. И одет средненько. Был одет…
— За что ж тебя так?
— Да пошёл ты!
— Да я-то пойду. А вот ты-то на ногах устоишь?
— Не твоя забота!
Тут ему на глаза попалась его шапка. То, что от неё осталось… И мне снова пришлось выщипывать лопушки побольше в этом овражке. Ну ладно, проплакались, утёрлись, отдышались, ошмётки одежонки подобрали, на ножки поднялись… На левую — ойкает. Ну, пойдём, «печаль битая», до дому доведу. Ох, и тяжело быть «добрым самаритянином». Особенно, когда клиент «руку помощи» отталкивает и сам тут же валится. А мне его подымать. Я не жду благодарности, но хоть не мешать-то можно?!
— Тебя как звать-то?
— Мамка Прохуем кличет.
Чего?! «Про…»… — что?!
По прежней жизни у меня сложилась чёткая реакция на приставку «про». Это от английского «professional». Слово удачно расползлось по разным языкам, достаточно интернациональное. Нет, конечно, разницу между понятиями «WinPro» и «пропрезидентская фракция» — я понимаю. И по уровню профессионализма, и по рынку сбыта… Но приставка «про» вот в таком контексте… Что-то я дурею от наших предков.