Некому, некуда. Мечта либерала. Правда, и допуски по качеству продукции… Точнее — по не-качеству… Ну очень… либеральные. Сплошной фриланс.
Здешние ремесленники не нанимают работников. Или — родня, или — ученики. Совсем другие отношения.
Когда я вижу у какого-нибудь попаданца фразу: «Я велел нанять в городе разных мастеров и привести в своё поместье», я понимаю — с Магдебургским правом он не знаком.
Статус ремесленника-горожанина и ремесленника из дворни всё средневековье — принципиально разные. Просто разные юрисдикции. «Проживи в городе один год и один день — станешь человеком». Это вот из этой эпохи. А до этого — «проживи»? Не человек? «Орудие говорящее»?
Европейский городской ремесленник — человек. У него есть право избирать и быть избранным, у него есть право платить налоги. И требовать отчёта об их использовании. Он член цеха. Который его защищает, под чей суд он попадает в первую очередь. Он член городского ополчения и, соответственно, может и обязан владеть и уметь пользоваться оружием. У него есть дом. Его собственный дом. «Мой дом — моя крепость».
У дворового слуги ничего этого нет.
В «Святой Руси» эта разница между горожанином и дворней — выражена ещё сильнее, чем в Западной Европе. В усадьбах работают, как правило, вообще «не-люди» — рабы-холопы или должники-закупы. Они и рот-то открыть могут только с разрешения господина.
«Русская Правда» даёт лишь одно законное основание для ухода закупа с указанного ему заимодавцем места: обращение с жалобой на господина в княжеский суд. Во всех остальных случаях, если нет отягчающих обстоятельств, — просто автоматическая передача в холопы.
– Я тут в село на денёк сбегал. Маменьку навестить, болеет она.
– Да ну? Ну, одевай ошейник.
А в городах на Руси — вече. Где каждый имеет право свободно ходить «куда похочет» и свободно говорить «что похочет». Имеет право добиваться принятия своего решения даже силой кулака своего. И это не бунт, это — дискуссия. Вече собирается во всех русских городах. Во всех! В одних — регулярно, как основной орган управления. В других — временами, в критических ситуациях. А кроме того, во всех городах идут сходы «концов» — районов. Даже и в княжеских, таких как Прикарпатский Галич, они, практически, забирают часть власти в городе — себе.
Конечно, Новгородская республика — крайняя, извращённая форма народовластия. Это уже олигархия — 30–40 боярских родов полностью «закрывают» «вертикаль власти». Но и во всех сельских поселениях регулярно проходят сходы. Постоянный передел земли, раскладка податей, очерёдность исполнения повинностей, хозяйственные вопросы, некоторые юридические… Вся Россия непрерывно митингует. Ругается, дерётся, соглашается, сама себя прощает… Вся, кроме боярских усадеб. В усадьбах «а поговорить» — отсутствует. Там — воля владетеля, там не обсуждение, а исполнение.
Выдернуть хорошего, с устоявшейся репутацией, мастера из такой среды в какую-то недо-боярскую усадьбу… Да даже и не мастера…
В Москве в 21 веке сотня тысяч безработных. Ребята! Поехали в Хабаровский край. Землю дадим, работу, жильё, районный коэффициент, налоговые льготы… Не едут.
В какой-то американской фантастике, где перед героем стоит задача вывести свой народ из благоустроенных подводных куполов в морях Венеры на опасную и враждебную сушу, попалась мысль: люди способны на массовую миграцию только в двух случаях — или под угрозой явной и скорой гибели, или следуя фанатичной идее. Зарплаты, каких-нибудь профитов — в этом перечне нет.
Пожалуй, есть смысл поверить «нации эмигрантов».
Тем более, что и история Советского Союза служит тому подтверждением. Советская индустриализация — это совпадение двух стимулов: явной угрозы попасть под раскулачивание или умереть с голоду в деревне для крестьян, и сформировавшегося коммунистического фанатизма городской молодёжи.
Вот на этом и строились новые города. Включая взрывной рост самой Москвы. Пожалуй, последними случаями применения таких стимулов были города Тюмени и плотины Ангары. Пусть и в ослабленной форме, но с поддержкой «примазина» — принципа материальной заинтересованности — они сработали. А вот позднее, например, на БАМе — уже нет.
Но советский народ — это люди, пережившие, хоть бы и косвенно, через родителей, родственников, знакомых несколько волн массовых перемещений. Войны, революции, коллективизация, индустриализация, урбанизация… Советский человек, в массе своей, был морально готов оставить свою «малую родину» и перебраться в другое место в своей «большой родине». «Лёгкие на подъём». В 20 веке я встретил только одну старую, семидесятилетнюю женщину, которая сказала:
– А я дальше нашего райцентра не была. А зачем?
Здесь это «а зачем» — норма.
Да, каждый здешний крестьянин — новосёл. Бродяга, кочевник, переселенец. Набродь. Каждая весь, община переходит на новое место каждые 20–30 лет. Но — целиком общиной! «Всё своё ношу с собой». Даже кошек, вошек и тараканов переселенцы тащат в своих узлах. И на новом месте для них ничего существенного не меняется. Они — «всем миром». Они весь «свой мир» — тащат с собой. Как улитка — свою ракушку.
Но в найм идти надо не «миром», а поодиночке или малым коллективом. «Мобильность трудоспособного населения». Один из важнейших показателей организации общества. В американском налоговом законодательстве есть отдельная скидка: «из налогооблагаемой базы вычитаются расходы на проезд на собеседование при поиске работы. При условии, что дальность поездки более 100 миль». В моей России… Много ли попадалось людей, кто может съездить за полтораста вёрст, договориться там о месте работы, и потом каждый день ездить туда на службу? По нашим дорогам. Или быстренько и достаточно дёшево снять поблизости жильё? С нашим строительством.
Не нанять мне здесь мастера. Потому что поодиночке здесь не нанимаются. Не принято.
Найм командой, артелью? Да, вот это единственная реальная форма. С кучей туземных заморочек. Например — профессиональная. Артели бывают всего нескольких профессий: строительные, включающие землекопов, плотников, извозчиков, каменщиков… Гуртовщики — летом. Лесорубы — зимой. Гребцы — от ледохода до ледостава. Всё. Ни кузнецы, ни скорняки, ни ювелиры, например, артелями не ходят. Соответственно, навыка найма у них нет. Кузнецу наняться на службу в боярскую усадьбу… Да они меня просто не поймут!
Человек нанимается на время. Типа: от Покрова до Пасхи. Тогда подённая оплата и… смотри выше Тургенева. Сдельная, сдельно-премиальная формы оплаты отсутствуют.
Найм бессрочный, который-то мне и нужен, в здешней реальной жизни очень легко переходит в «найм без ряда». Тогда, по «Русской Правде», вольный работник превращается в холопа. Здесь это понимают и на это не пойдут.
Возможен не найм работника, а покупка товара. Закажи, заплати, подожди, забери. Нормальный ремесленник работает не на рынок, а на заказ. С предоплатой и без возврата некондиции. «Кот в мешке» как эталон… Смотри выше Слепакова.
Факеншит! Да что я «велосипед изобретаю»! Есть же Ленинское «Империализм как высшая стадия…»! Перемещение производства к потребителю, «вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров» — это империализм. Осталось каких-нибудь семь столетий подождать. А до тех пор мастера будут сидеть там, где им удобнее, а не там где мне.
Сдвинуть этих людей с насиженного места, заставить сменить образ жизни, пойти в наёмники… Или — «смертной угрозой», или — фанатичной идеей. По Некрасову и его железной дороге:
Так мне что — молится «о пришествии глада и мора»?! Чтобы наступила «смерть курной избе» нужно дождаться нового «Голодающего Поволжья»? Или самому устроить вариант «Голодомора»?! «Чем хуже — тем лучше» — главное правило прогресса человечества?! Как-то мне это… обидно, что ли… За хомнутых сапиенсов.
Нет, потом-то, конечно, кто-нибудь умилиться: