Я обратила внимание, что в ее комнате на самом почетном месте почему-то стоит большая коробка от печенья. Петрина так бережно ее открывала, что было понятно: тут лежат какие-то дорогие ее сердцу сокровища. Может быть, коллекция бабочек или раковин? Нет, в коробке хранилась «международная» переписка Петрины: письмо чешской пионерки, письмо мальчика из Николаева, послание польской девочки. Все у нее было продумано, и она подробно изложила мне свою стройную теорию:
— Если все люди всего мира с детства будут дружить и переписываться, то, став взрослыми, они все вместе ни за что не допустят никаких несчастий на земле, никакой войны.
Петрина попросила меня прислать ей адрес одной Из московских школьниц. Я пообещала для укрепления ее дружеских связей прислать ей не один, а несколько адресов.
Возвратившись в Москву и выступая по телевидению с впечатлениями о Болгарии, я вспомнила просьбу Петрины и решила: чем посылать ей адреса юных москвичек, проще сказать ее адрес московским детям. Так я и сделала, рассказала о желании Петрины дружить и переписываться с детьми разных стран. Рассказала, «не предвидя от сего никаких последствий». Ну, думала, напишут ей дети пятьдесят, даже сто писем, и она будет счастлива.
Через несколько дней в моем доме раздался телефонный звонок из Болгарии. Отец Петрины взволнованно спрашивал в трубку: «Что делать? Три тысячи… три тысячи…»
Наши дети, жаждущие дружить с детьми всех народов, написали Петрине в течение нескольких дней три тысячи писем! Полетели в болгарский городок Бяла-Слатина три тысячи посланий, листочков, полных дружеских чувств и хороших мыслей. К концу недели писем пришло около семи тысяч, и любопытно, что писали не только школьники всех возрастов, но и многие взрослые. Сначала обрадованная Петрина принялась старательно отвечать на первые двадцать четыре письма. Но на следующее утро она получила сразу еще семьсот пятьдесят. Петрина мужественно продолжала отвечать на них, но тут встревожились родители — девочка заявила, что в школу она теперь ходить не будет, ей некогда.
Почтовое отделение в Бяла-Слатина небольшое, оттуда позвонили к Петрине:
— Забери, пожалуйста, свои письма, из-за них почта не может нормально работать.
Но и тут Петрина не растерялась. Она побежала к своей пионервожатой. Спешно был назначен сбор отряда. Пионеры устроили субботник. Мешки с письмами перетащили в школу, решили раздать всем ребятам города адреса московских детей, чтобы помочь Петрине ответить москвичам. Но городок маленький, и пионеры послали адреса в другие города, всем желающим переписываться с москвичами.
Позднее я пригласила Петрину ко мне в гости в Москву, и вместе с ней мы выступили по телевидению, рассказали историю с письмами.
Этот предметный урок, полученный мной, я запомнила навсегда.
Вот почему, переслав молодоженам приглашения, я не стала, несмотря на просьбы радиослушателай, объявлять по радио адрес молодых супругов. Побоялась — вдруг они получат столько приглашений, что, пожалуй, будут вынуждены истратить на ответы гостеприимным пенсионерам весь свой отпуск.
ВОСЬМАЯ ИСТОРИЯ В ПИСЬМАХ
Из письма
Лидии Степановны, Артамоновой
«…Все ночи волнуюсь и не сплю, все из-за того, что я потеряла в войну сына Владимира, год рождения 1938-й. На третий день войны я приехала в Минск с тремя детьми. Мы разместились во дворе эвакопункта, неподалеку от оперного театра. Нам нашелся попутчик, сын военнослужащего с Западной Украины.
Ехал он в Брянск, решил помочь мне и ехать со мной до Брянска. При посадке на грузовую машину мы с ним разъединились. Получилось так, что он уехал с моим мальчиком, а я осталась. Мальчик мой, хотя ему было три с половиной года, знал, что его фамилия Рыжих, имя Вова, отчество Никитыч. Мальчик очень приметный: каштановые волосы, круглое красивое лицо, одет был в серое шерстяное пальто летнее, белая шапочка-панамка, белый костюмчик в синюю полоску. На лопатке у Володи маленькая черная родинка, на животе коричневое родимое пятно. Я верю, что он жив… Помогите моему горю, радио может здесь сыграть немалую роль…»
Письмо матери полно боли. Всю жизнь у нее перед глазами ее круглолицый, «очень приметный» мальчик. Она помнит не только его красивое лицо, но и каждую родинку на теле. И то, как он был одет в тот день, в третий день войны, когда все сдвинулось со своих мест и пошло кругом.
И вот через двадцать семь лет в городе Невинномысске, сидя у приемника, слушает передачу Анатолий Владимирович Беляев и пишет мне о том, что история Рыжих его заинтересовала, сообщает, что у него есть на лопатке черная родинка и коричневое пятно на животе.
Судя по его письму, я подумала, что детская память снова повела нас по верному следу, но, к удивлению моему, из второго письма Беляева я узнала: вся надежда его на то, что он нашел мать, держится только на двух родинках. Воспоминания в этот раз были ни при чём, ни фамилия Рыжих, ни рассказ Артамоновой о том, как ее сына увезли от нее, ничего не пробудили в его сознании. Совпадали одни родинки. Я все-таки послала телеграмму Артамоновой, потому что была уверена — мать, которая все годы помнит приметы своего сына, не ошибется в них.
Получив телеграмму с адресом предполагаемого сына, Лидия Степановна поехала в Невинномысск. Встретившись с Анатолием, она убедилась — родимые пятна на своих местах. Но они причинили ей массу хлопот. И вот почему. Мать отлично помнила, что у ее маленького сына пятно на животе было другой формы. Тут Лидия Степановна, по ее выражению, превратилась в следователя, стала распутывать загадку родимого пятна. Для этого она отправилась в еще одно, далекое, путешествие — из Невинномысска в Ашхабад, к Беляевой, в свое время усыновившей мальчика. Но встреча с Беляевой ничего не прояснила, а, наоборот, принесла новое осложнение. Бывшая приемная мать, от которой в одиннадцать лет ему пришлось уйти, почему-то утверждала, что она взяла его, когда ему было девять дней. А если так, то Анатолий не мог быть сыном Артамоновой, потому что потерялся он трехлетним. Но матери, уже почти нашедшие своих детей, не отказываются от них так легко. Напротив, по моим наблюдениям, мать иногда может слишком поспешно уверовать, что нашла сына или дочь, и расстаться с этой уверенностью способны заставить ее только самые неопровержимые факты.
После долгих и настойчивых выяснений Лидия Степановна в конце концов допыталась, что Толя был усыновлен, когда ему было около четырех лет, а родимое пятно изменило свою форму после небольшой операции.
Из второго письма Л. С. Артамоновой
«…Вот тут все мне и моему сыну стало ясно, и мой сын бросился ко мне, разрыдавшись. Теперь он едет ко мне совсем… Прошу вас и всех работников передачи в гости к нам на торжество в село Гламаздино…»
Из письма Анатолия Владимировича Беляева
«Мне даже не верится, что по двум родинкам я нашел родителей, это для меня превеликое счастье. Жив и мой отец, и его я тоже увижу, есть у меня брат и сестра… Последнее мое желание, о котором пишу с большим удовольствием, — снимите меня с очереди на передачу. Я не Беляев, я не Погожин, я Рыжих Владимир Никитович».
«Последнее желание» Беляева требует дополнительного объяснения. Дело в том, что он тоже писал в «Маяк» и тоже искал родных, но по фамилии Погожины. Видимо, такую фамилию ему дали в детском доме в Ашхабаде, когда его привезли туда из Минска. Письмо его ждало своей очереди, не могла же я предположить, что два письма, полученные в разное время и подписанные разными именами, принадлежат матери и сыну, которые разыскивают друг друга.