Я увидела вдали, на кургане, простертые крылья гигантской белой птицы. Мы приблизились к ней; освещенная солнцем, она была ослепительно белой. Тень ее мраморных крыльев падала на землю, на братскую могилу детей. Как это страшно звучит — братская могила детей! Многим из них еще пятнадцати лет не было.
В то утро фашисты согнали всех крагуевацких гимназистов, начиная с шестого класса, в самый большой школьный двор, построили по четыре и вывели на улицу. Учителя пошли вместе с учениками. Мальчики шли по улице, и матери кивали им из окон, еще не понимая, куда их ведут. Но, увидев в конце процессии вооруженных немецких солдат, женщины выбежали На улицу, пытаясь передать сыновьям теплые вещи, думая, что гимназистов ведут в лагерь.
А их вели на расстрел.
Кто-то из учителей запел гимн, и мальчики запели вместе с ним «Гей, славяне». Так они пели и шли к своей гибели. И погибли все вместе — учителя и дети.
Я смотрела на громадное поле, заполненное десятками тысяч людей: они поднимались на курган, к памятникам и братским могилам; они становились на колени, и вновь поднимались, и снова опускались возле других могил. Только те, ради кого они пришли сюда, были неподвижны.
— Какими стали бы сейчас эти мальчики? — сказала я одной из своих спутниц.
— Такими, как я, — неожиданно ответил по-русски какой-то человек, рослый, смуглый, с густыми, сросшимися бровями. — Я учился вместе с ними в шестом классе, но мне удалось убежать. Когда я увидел, что всех собирают, я догадался, что здесь что-то не так, и хотел предупредить родных…
Глядя на этого красивого серба, я представила себе: вот такими они могли бы вырасти, те мальчики!
УСЫНОВЛЕННЫЕ
Немало самых разных проблем возникает на сложном пути поисков. Одна из наиболее острых — проблема усыновленных детей.
В военные годы тысячи ребят были усыновлены. Женщины, не только бездетные, брали к себе ребенка, растили, выхаживали, как своего. Даже в блокадном Ленинграде соседка по квартире брала малыша, у которого умерли родные, и делилась с ним буквально последним. Такую приемную мать подчас связывает с ребенком чувство не менее сильное, чем кровное родство.
Так в тяжелое военное время складывались новые семьи. Их права оберегает наше законодательство. Прежде всего оно предусматривает охрану интересов ребенка, — никто не должен вторгаться в новую семью, разыскивать усыновленных детей, даже кровные родители.
Закон справедлив, потому что он охраняет детей от возможных душевных переживаний. Нетрудно представить себе состояние ребенка, когда он вдруг узнает, что он вовсе не родной, а чужой в семье. Часто дети не в силах справиться с подобным потрясением, иные перестают учиться, иные становятся замкнутыми, недоверчивыми и даже озлобляются против своих приемных матерей и отцов, считая, что те их обманывали. Оттого-то, чтобы сохранить тайну усыновления, многие приемные родители переезжают в другой район, даже в другой город.
Закон справедлив и потому, что он защищает права приемных матерей и отцов. Выхаживая, воспитывая ребенка, они всем сердцем привязываются к нему, и потерять его им так же тяжело, как своего родного.
Но самый справедливый закон не может предусмотреть все многообразие жизненных конфликтов. Особенно если они связаны с войной.
Концлагерь, плен, тяжелое ранение подчас лишали родителей возможности дать знать о своем существовании, и тогда их дети, попавшие в детский дом, считались сиротами. Много лет спустя отцу или матери все же удается иногда узнать, в каком детском доме воспитывался их ребенок. Но там им сообщают, что он был усыновлен, увезен новыми родителями, а куда, согласно закону, не говорят. Это жестоко. Но разве не жестоко разрушать ту семью, которая стала для ребенка родной, ту семью, где он вырос? Тем не менее родители, конечно, не могут примириться со своим горем, вновь и вновь ищут теперь уже взрослого сына или дочь. Обращаются с просьбой и в «Маяк» начать поиски, но мы сделать этого не можем, как бы ни сочувствовали родителям, потому что рискуем разрушить сложившуюся, может быть вполне благополучную семью.
Как быть в таком, например, случае? Сестра, имеющая уже своих детей, помнит, что у нее был маленький брат, который воспитывался в детском доме, а потом был кем-то усыновлен. Она хочет его найти. Главный ее довод — брат теперь взрослый, самостоятельный, и никакой беды не случится, если он узнает, что он не родной сын, зато он найдет родную сестру. Но я не считаю себя вправе взяться за такой поиск. Пусть на этот раз речь идет не о детской психике, а о менее ранимых взрослых людях, но опасность внести разлад в семью вовсе не исключена. Представим себе, что брат давно женат, что его детей любит и нянчит его мать. И вдруг он узнает, что он не сын своей матери, а его дети не внуки ей… Каким горем это может обернуться и для сына, и для матери, да и для внуков!
Хорошее письмо прислал мне товарищ Ш. Он знает, что у его взрослой дочери, взятой из детского дома, когда ей и года не было, есть старшая сестра, тоже в детстве кем-то усыновленная. Он от всей души хотел бы доставить радость сестрам и соединить их. Но его тревожит мысль — нужно ли это делать? Понятна его тревога. Ошибку, которую совершили много лет назад, разлучив родных сестер, сейчас уже исправить невозможно, не рискуя совершить другую ошибку, — ведь сестры должны при этом узнать, что они обе не родные, а приемные дочери.
Только одно из таких писем дало мне возможность объявить розыск.
«Пишет вам отец, разыскивающий вот уже несколько лет свою дочь. Все мои попытки безуспешны. В 1942 году я ушел на фронт. Девочка трехлетняя осталась с женой. А в 1943 году умерла жена. Мою дочь взяла женщина, фамилия и имя которой неизвестны. И так как она уехала из этого поселка, я не смог о ней ничего узнать. Сообщаю адрес, где оставалась моя дочь: Коми АССР, Ухтинский район, поселок Ухта.
Отец — Благовидов Петр Петрович.
Мать — Благовидова Таисия Филипповна.
Дочь — Благовидова Вера Петровна, 1939 г. рождения.
Может быть, жива эта женщина, которая взяла мою девочку, и откликнется на мое письмо. Мне бы только узнать, жива ли дочь, я уже потерял надежду на встречу с ней».
Я считала себя вправе объявить этот розыск. И вот почему: неизвестно, удочерила Веру Благовидову та женщина, которая увезла ее, или отдала в детский дом? Если Вера воспитывалась в детдоме, то имя и фамилия ее могли сохраниться и она может откликнуться и найти своего отца. Если же Вера была удочерена и фамилия ее изменилась, узнать себя по отцовскому письму она не сумеет. А ее приемная мать вправе не отозваться, и новая семья не пострадает.
Но бывают совсем иные обстоятельства, когда дети знают, что родители их не кровные. Из детских домов часто брали детей в том возрасте, когда они уже помнили отца или мать. И сейчас дети, став взрослыми, хотя и чувствуют себя родными в семье, все-таки хотят дознаться: кто их мать или отец, живы ли они?
Казалось бы, приемные матери могли бы счесть их неблагодарными, почувствовать ревность, обиду. Но вот что интересно: многие из них сами просят найти кровных родителей их детям. По правде говоря, первые такие письма меня озадачили: не значит ли это, что в семье не все ладно?
Нет, волна писем говорит совсем о другом.
«Киселева Нина Михайловна — моя приемная дочь, девочка, которую я взяла во время войны, выросла, Сейчас у нее есть уже своя семья и маленький сын, она не одинока, она для нас как родная дочь. Но какая была бы радость и для нас, если бы нашелся кто-нибудь из ее родных.