Когда она назвала неизвестные мне Тарковичи, я от разочарования хотел даже сразу спросить, не работала ли она у оккупантов на территории Эстонии, но вовремя спохватился. Нельзя было преждевременно обнаружить своего интереса к Эстонии. Пока я раздумывал, возникла невольная пауза в беседе. Я рассматривал ее, и мне хотелось понять, почему у нее так просто, легко, в виде забавы на прогулке, сложились отношения с гитлеровцами, от которых стонала земля...
Разыскать ее не составило особого труда. После войны Шляхина вернулась из Германии в родные места, но поселилась не в своей деревне, где ее хорошо знали, а выбрала глухую деревеньку, окруженную лесами и болотами, и там притаилась на должности колхозного счетовода.
На допросе она часто курила. Папиросы почему-то все время гасли, и ей приходилось поминутно чиркать спичкой. Шляхина сидела не с поникшей головой, не в тревожном раздумье, а заметно рисовалась. Видимо, по укрепившейся за многие годы привычке не могла себя вести по-другому перед мужчинами.
Глядя на нее, можно было подумать, что все то, о чем она говорила, ее вовсе не касалось, как будто речь шла о ком-то другом, к кому она относилась совершенно равнодушно. Мне показалось, что ей даже доставляло удовольствие рассказывать о своих похождениях в войну. Шляхина была еще молода, ей не было и тридцати, однако выглядела она гораздо старше — усталой, с обрюзгшим лицом, потускневшими глазами, небрежной взлохмаченной прической и желтыми от курения зубами. Несколько лет назад, перед самой войной, когда ей было двадцать, она, вероятно, выглядела красивой девушкой, на которую засматривались мужчины, которой завидовали женщины. А сейчас от всего того осталось только умение курить так, как это делают девицы из кабаре в немецких фильмах. Рука с папиросой у нее все время была поднята кверху и чуть откинута назад.
Закинув с определенным расчетом ногу на ногу, в позаимствованной ранее манере, она выставила свои округлые колени и не спешила оправить платье. Мне неудобно было сразу ей напомнить, что сидит она не в заграничном казино и не с знакомым офицером абвера.
Все эти внешние приемы поведения, очевидно, помогали ей казаться спокойной, хотя это было далеко не так. Внутренне она металась, не могла сидеть без папиросы, нервно ждала каждого вопроса и с настороженностью ловила каждое мое замечание. Она не знала, какими сведениями располагают органы следствия, и поэтому ей трудно было сориентироваться: о чем рассказывать, о чем умолчать. Она выбрала середину — не все скрывала, но далеко не все и рассказывала, пытаясь меня уверить, что она со мной вполне откровенна.
— Так все время и работали у немцев на кухне?
— Зачем же? Приходилось работать на разных работах: переводчицей, официанткой, раздатчицей пайков для русских... Однажды я заступилась в кафе за нашу девушку, к которой приставал немецкий офицер. Меня сразу же уволили.
— Воинская часть, в которой вы работали, проводила карательные операции против партизан?
— По-моему, это была какая-то строительная или хозяйственная часть. Право, я этим не интересовалась.
— Во всяком случае, это было вражеское формирование, как же вы могли у оккупантов работать?
— Теперь и я это понимаю, а тогда надо было устраиваться, жить. Расспросить о части и в голову не приходило, а о партизанах что-то не слышно было. После увольнения недолго работала продавщицей в немецком магазине в Луге. Оттуда пришлось уйти из-за болезни и вернуться домой, в Коноховицы, к маме.
Шляхина опять возвратилась к исходному пункту, откуда совершала свои вояжи по немецким воинским частям и учреждениям. Взывая к жалости, все время повторяла, что выглядела в те годы очень эффектной, а другого спасения не было, как работать у врага. Как иначе она могла добыть себе на пропитание? В октябре 1943 года фашисты согнали всех жителей Коноховиц на станцию, погрузили в эшелон и повезли под Псков, в деревню Бутково, на строительство оборонительных линий. Исключительно из-за своей миловидности ей удалось тогда устроиться переводчицей в канцелярии строительной организации. Жила с комфортом, в отдельной палатке — в ее распоряжении был патефон и много немецких пластинок.
В ноябре 1943 года оккупанты сожгли Бутково за связь жителей с партизанами. Во время этой операции Шляхина тоже была переводчицей у гитлеровского офицера. Многих тогда арестовали и бросили в лагерь. Ее тоже поместили в концлагерь Кресты под Псковом, где содержались заподозренные в связях с партизанами. В этом месте Шляхина, видимо, хотела показать, что ее немцы тоже не щадили, надеясь отвоевать у меня хоть бы одно очко в свою пользу.