Букретов удивился неожиданному появлению у себя отставного адъютанта, принял его сдержанно, без ожидаемых Мацковым восторгов, расспросил о положении на Кубани, не проронил ни слова сожаления, узнав об аресте Феськова и других из «Круга спасения Кубани». После долгой тягостной паузы генерал еще поинтересовался «движением» бело-зеленых, особенно отрядом Рябоконя, о котором среди эмигрантов ходило много разговоров. Мацкову тоже приходилось кое-что слышать об этом бандитском главаре, свирепствовавшем в районе Гривенской и близлежащих к ней станицах. Но все это были только слухи, а по существу, конкретно ничего не знал. Однако быстро сориентировался и не пожалел красок для того, чтобы живописать налеты банды Рябоконя, выдавая их за то самое белое «движение», которое все еще грезилось генералу. Букретов, тем не менее, понял, что никакой правдивой и полезной информации Мацков не принес. Своими многословными рассказами, сдобренными фальшивыми эмоциями, пришелец раздражал генерала. И если бы в комнату, где они беседовали, не заглянула генеральша, Мацкову пришлось бы уйти без обеда, на который он очень рассчитывал, так как его карманы были совершенно пусты.
За столом больше говорила хозяйка, а мрачный отставной атаман только посоветовал гостю встретиться с Дробышевым, значившимся в эмиграции уполномоченным кубанского правительства при грузинском правительстве, тоже обитавшем в Константинополе.
В поисках Дробышева Мацкову пришлось заглянуть на посольский двор, где его сразу закружило в бесконечной толчее офицерства, как в водовороте, из которого нелегко было выбраться. Его захватили там самые невероятные слухи о готовящемся десанте на Кубань. Из уст в уста передавалась сводка последних сообщений с Кубани, в которой упоминалась сожженная дотла большевиками станица Ханская, куда якобы нагрянул со своим отрядом все тот же Рябоконь, уже вооруженный артиллерией. Сообщалось, что Врангель где-то проводил смотр войск, отправившихся в Россию. Тут же раздавались отпечатанные приказы атаманов казачьего войска, из которых Мацков узнал о существовании на Северном Кавказе полков Шкуро, готовых двинуться на большевиков.
Напичканный этими новостями, так далекими от того, что сам видел и слышал несколько дней назад, он встретился с Дробышевым. Уполномоченный с красным, чуть посиневшим от частых выпивок носом более обстоятельно и конкретно расспрашивал Мацкова о дисциплине в Красной Армии, об экономическом положении в России и почему-то больше всего — о религиозном энтузиазме населения, которого как раз собеседник не замечал. Но об этом адъютант умалчивал.
Выслушав Мацкова, Дробышев тоже особого интереса к нему не проявил, порекомендовав в свою очередь навестить юрисконсульта Кубанской рады Намитокова Айтека.
— Может, у него что найдется, — неопределенно закончил уполномоченный. — А потом как-нибудь встретимся...
Услышав эти слова, Мацков с мольбой в голосе попросил лично познакомить его с Намитоковым. Его бросало в дрожь от того, что каждый от него хотел побыстрее избавиться, а Намитокова он не знал, и ниточка надежды могла оборваться.
Дробышев согласился не сразу — долго ссылался на свою занятость неотложной работой над проектом административного управления Кубани на случай, если она получит самоуправление.
Мацков не упустил момент высказать свой интерес к проекту и выразить восхищение автором, явно обладающим государственным умом, поскольку ему поручена разработка столь серьезного документа.
— Думаю записать в проекте выделение иногородним земельных наделов. Пусть участвуют и в станичных сходах, но атаманом должен быть только казак, — делился своими мыслями польщенный Дробышев.
— Весьма своевременно, — подхватил Мацков. — Они, эти иногородние, внесли немало смуты. Такая запись их безусловно утихомирит, а казаки не позволят им развернуться.
После этого обмена мнениями Мацкову показалось, что Дробышев куда добрее и податливее Букретова и за него надо держаться обеими руками. Может, это еще и оттого, думал Мацков, что ему, прибывшему из России, удалось все же создать о себе впечатление как о человеке осведомленном и преданном, а главное — сумевшем выбраться из Новороссийска, несмотря на все заслоны ЧК.
Намитокова больше всего заинтересовали обстоятельства бегства Мацкова из Новороссийска. Он с ходу задал ему много вопросов, уточняя детали проникновения на «Апостолос», место расположения тайника на судне, спросил, кто его видел из судовой команды, знают ли матросы его имя...
Мацков и тут отвечал весьма красочно, подчеркивая опасности, которые подстерегали его на каждом шагу, и, видимо, покорил непроницаемого черкеса.