— Иван Васильевич, — остановил майор оперуполномоченного, — вы продолжайте расследование. Докладывайте... Должен только сказать, что начальство ждет от нас не косвенных, а прямых доказательств измены Деверева. Кстати, что можно сказать о Колотове?
— Колотов — матрос. Характеризовался только положительно. Приходится удивляться, как мог сбить его с толку Деверев. Скорее всего, заманил. Тот, конечно, ничего не подозревал. За него я ручаюсь.
— Все это надо доказать, Иван Васильевич.
Чрезвычайно трудно было добыть данные о том, что Деверев изменил Родине. Над этим и задумались майор и старший лейтенант, сидя во фронтовой землянке с кружками кипятка в руках. Видя озабоченное лицо оперуполномоченного, майор сказал:
— Кое-какие возможности у нас есть. Мы займемся этим вопросом, но и вам надо активно действовать. Делайте выводы из этого позорного явления.
29
Как ни старался Деверев завоевать у немцев их расположение на следовавших один за другим допросах, как ни подстраивался к ним, стремясь угодить тем, кто его допрашивал, впереди отчетливо маячил лагерь военнопленных. С ним не церемонились, не делали для него никаких исключений, хотя он и рассчитывал на особый прием. Не помогали ссылки на дворянское происхождение и на сестру фон Вольф, проживавшую в Берлине.
Эдуард де Вьеро, как он себя называл, в который раз повторял сочиненную им биографию, которая ему очень нравилась и льстила его самолюбию. Свою родословную он прослеживал с тех далеких лет, когда на португальском корабле в Россию прибыл некий Антонио де Вьеро, как немало прибывало и других иностранцев в те петровские времена, решивших испытать свою судьбу в государстве, где в бескрайних снегах и глухих лесах бродили медведи.
— Русским царем Петром, — затянувшись немецкой сигаретой, продолжал Деверев, наблюдая за обер-лейтенантом и его переводчиком, которые его допрашивали, — он был назначен градоначальником строящегося Петербурга... — Он сделал длинную паузу, давая возможность немцам вникнуть в то, что он сказал, и ожидал реакции.
— Weiter, — равнодушно сказал обер-лейтенант.
— Дальше, — перевел переводчик.
— Петр старался опереться на иностранцев и заменить ими консервативных русских бояр. Для этой цели им были введены всевозможные титулы и чины. Де Вьеро был пожалован графский титул. В русском же произношении фамилия претерпела изменения, пока не превратилась в современную. Все это мной слышано в семье, от матери, и читано в «Истории государства Российского». Мой дед учился в пажеском корпусе, стал офицером. Мой отец воспитывался в Петербурге в учебном заведении для дворян, но средств уже не было, и моя мать стала хлопотать о помещении меня на казенный счет в Гатчинский сиротский институт, куда и удалось меня поместить. Окружавшая меня среда воспитанников подсмеивалась над моим графским титулом, я получал массу обид и неприятностей. Из-за этого я рос замкнутым, избегал людей. Революцию и я, и окружавшие меня сверстники приняли с огорчением: большевики запретили вечерние молитвы в честь благодетелей, приютивших нас, сирот, и дававших нам помощь. Не меньшее возмущение вызвала отмена преподавания закона божьего. Дирекцию института заменили избранными на собрании. Лет мне тогда было мало, но о смысле происходящих событий я уже тогда задумывался.
— Вы служили в Красной Армии? — прервал его офицер.
— В тысяча девятьсот тридцатом году призывался для прохождения вневойсковой подготовки. Военкомат снял меня с учета «за невозможностью использования», потому что в анкете я написал о своем графском происхождении. Все это давило на меня, заставляло думать, что я нахожусь в положении затравленного зверя. Хотя впоследствии я окончил институт, был призван в армию и мне было присвоено звание, я не мог простить Советам старой обиды и решил перейти на сторону немецких войск. Я готов служить Великой Германии, ее фюреру, — высокопарно закончил Деверев.
Переводчик давно заметил, что граф безбожно врет на допросах, показывая свою осведомленность в вопросах, которые не входили в его служебную компетенцию. Он из кожи лез, пытаясь произвести нужное впечатление, изобразить себя незаурядным военным специалистом и не попасть в лагерь для военнопленных. Немцы не спешили ему верить и поместили в типовой грязный барак с нарами в несколько ярусов.
За высоким забором и колючей проволокой Деверев оставался в том виде, в каком бежал к гитлеровцам, — в форме офицера Советской Армии. Ему отводили роль новичка в лагере, только что перешедшего с «той» стороны. Военнопленные косились на него и в первые дни ни о чем не расспрашивали, хотя расчет немцев был именно на то, что к Девереву потянутся пленные за новостями. Встретив молчаливые непроницаемые лица узников, он, по сути, ни слова не мог вымолвить о поражении Советской Армии, как ему было наказано, боялся даже заикнуться об этом.