— Давай тут, — заерзал по повозке атаман.
— Не торопись. Сначала назовешь своих корешов.
— Не достать их вам за морями. Пу́стите меня в расход, а всех казаков не перестреляете.
— А зачем их стрелять. Казаки за большевиков. А ты какой казак? Так... из чернильных душ! — сплюнул Андрей.
— Настоящий, из казачьего рода.
— Так об этом я сегодня в твоей листовке читал, — вспомнил Гуляев. — Там так и написано: «Кто ты такой? — Казак. — Какого происхождения? — Казачьего. — Ну, а какого звания? — Казачьего. — Да кто ж твои батьки? — Казаки!» Получается, никаких забот у казаков: сам казак и все кругом у него казаки. А это не так. Вот ты казак-атаман, бандит, а он — казак-большевик, — указал Юрий на Андрея.
— Улавливаешь разницу? — спросил атамана Крикун.
— Мы с богом за казачью волю и святое дело, — бросил гневно атаман.
— За какую такую волю? Рубить головы православным?.. — уцепился Крикун.
— За казачью.
— Все начинай сначала, — сказал Гуляев с насмешкой. — Ничего не понял, ваше высокородь.
— А ты не пыжься. И тебя тоже поставят к стенке, — пригрозил со злорадством атаман.
— Это за что же? — удивился Гуляев.
— Николка-то твой на нашей, на казачьей стороне.
Крикун и Гуляев настороженно переглянулись. Они знали, что Николай действительно где-то скитался в горах и, по слухам, чуть ли не к банде примкнул. В Кубчека на этот счет были свои соображения, о которых мало кто знал.
— Разберемся без вас, — сказал Крикун.
— И мы разберемся, — с недомолвкой проронил атаман.
— Кто это мы?
— Казаки.
— Э, нет! Мы тоже в стороне стоять не будем. Казаки, шо за большевиков, — власть! Запомни... Да, — вдруг сказал Крикун, чтобы перевести разговор на другую тему, — а где Лебедев? Не скажешь?
— Не достать вам его.
— Достанем, — сказал Крикун.
Атаман еще бурчал некоторое время про себя, но Крикун и Гуляев не обращали на это внимания, и он замолчал.
В тишине темной ночи еще долго были слышны топот уставшей лошади да поскрипывание повозочных колес. Шедшие за ней с нелегкими думами двое чекистов, также неимоверно уставшие за день, все дальше уходили от того безымянного островка в лимане, который навсегда оставил в их душах тяжелую метину. Винтовки они держали наготове: выстрелы из темноты могли раздаться в любую минуту, а атамана, загубившего не одну жизнь, надо было доставить живым.
Контрреволюция, потерпев поражение, разбегалась куда глаза глядят, но ее недобитые остатки не успокоились, не хотели складывать оружие, готовились повести атаки на Северный Кавказ из-за границы, с далеких закрытых позиций. В 1920 году по Грузии и Крыму еще кочевала Кубанская рада, в ней продолжалась грызня между линейцами и черноморцами-самостийниками за призрачную власть. Переправив в Крым к Врангелю все ценности, остатки рады поспешили туда же, облюбовав себе место в тихой Феодосии.
До этого переезда у генерала Букретова, проведенного самостийниками в атаманы, в Тифлисе отобрали булаву и передали ее члену рады Иванису. Генерал остался не у дел.
Надо было чем-то заняться. И генерал вместе со своим адъютантом, подполковником Мацковым, к которому благоволила атаманша, обзавелся в окрестностях Тифлиса молочной фермой.
Фермерские заботы не могли полностью отвлечь генерала от всего того, что происходило в России, но на какое-то время он надеялся укрыться за Кавказским хребтом от невиданной бури, потрясшей необъятную Российскую империю.
Наступил 1921 год. Дни пребывания у власти меньшевистского правительства Грузии были уже сочтены. Высокие горы не могли преградить путь частям 11-й армии, продвигавшейся к Тифлису. И преданный адъютант, по приказу генерала покинув ферму, спешно укладывал чемоданы, в одном из которых недавно хранилась атаманская булава. Букретов торопился в Батум, а оттуда за границу.
В приморском городе уже скопилось немало разного люда — офицеров, генералов, чиновников и попов, сидевших на чемоданах, узлах и мешках. А некоторые были и вовсе налегке — с одной шашкой на боку. Все они всматривались в морской горизонт, поджидая иностранные суда, чтобы отплыть в заморские страны. Благодаря пронырливости адъютанта, Букретову не пришлось толкаться в порту. Он расположился на набережной в гостинице «Ланжерон» и оттуда из окна тоже поглядывал на море. Адъютант почти все время пропадал у причалов и докладывал генералу о новостях, а точнее — о слухах, которые рождались в толчее разношерстной публики.
Наконец на рейде показалось турецкое судно. Взволнованный, запыхавшийся адъютант прибежал в гостиницу, чтобы доложить эту радостную весть. Букретов усадил его напротив себя и некоторое время выжидал, пока Мацков успокоится. Он знал, что адъютанту уже давно грезились заграница и прогулки по Константинополю или Парижу.