— Василий Леонтьевич, трагические события последних месяцев, завершившиеся захватом большевиками власти в Грузии, вынуждают меня распорядиться, руководствуясь высшими интересами попранного безбожниками отечества, оставить вас на некоторое время в России как преданного офицера, на которого я могу всецело положиться.
Мацков от неожиданности и слова не мог вымолвить. Наконец спросил обескураженно:
— Вы оставляете меня? Что я могу один сделать?
— Успокойтесь. Я понимаю, насколько это для вас неожиданно. Но надо было всем показать, что вы уезжаете со мною. Наше отсутствие вынужденное и, надеюсь, будет недолгим. Поле сражения остается в России. А солдаты должны быть на поле боя, а не там... С вами остаются есаул Перекотий и подпоручик Бурсо. Вам надлежит пробраться на Кубань, в Екатеринодар, и связаться с полковником Феськовым. Фамилию свою вам надобно сменить, так как вас знают как моего адъютанта. Вот вам документы на Зимина, инвалида, освобожденного от службы в армии.
Генерал протянул бумажки подполковнику, которому все еще не верилось, что все это всерьез, что его оставляют на произвол судьбы. Рассеянно взглянул на документы, на листки, испещренные женским почерком, — это атаманша снабдила его адресами своих подруг в Екатеринодаре.
— Полковник Феськов, — продолжал Букретов, — передаст вам сведения, которые вы должны будете доставить мне в Константинополь. Полковника вы хорошо знаете, что освобождает меня от дачи вам рекомендательного письма и пароля. Он осведомлен о моем поручении и позаботится об отправке вас — только не через Крым и не через господ из рады — за границу, когда сочтет это необходимым.
И Мацков остался. В Крым он и без предупреждения Букретова ни за что не поехал бы, хотя на полуострове рада чувствовала себя в безопасности, время убивала на беспрерывных заседаниях, обсуждая вопросы вторжения на Кубань и выискивая для этого союзников.
И вдруг поздним ноябрьским вечером, когда члены рады за чаем продолжали разговор о создании Кубанского фронта, к ним ворвался полковник Лебедев и объявил тревожным голосом:
— Господа, собирайтесь! Перекоп пал...
— То есть как это?.. Каким образом? — растерянно спросил председатель рады Фендриков.
Лебедева передернуло, и он только махнул рукой в сторону окна, выходившего на улицу. Там уже поднялась суматоха. Все, кто собирался бежать из Крыма, потянулись с узлами и чемоданами к морскому порту, где стояли на рейде французские и английские суда.
Французы подбирали остатки разбитого казачьего войска, членов рады, атаманов и всякого рода чиновников и свозили их на безлюдный, усеянный серыми камнями остров Лемнос в Эгейском море. Размещали там русскую эмиграцию в ноябрьскую стужу в палатках, насквозь продуваемых чужими ветрами.
Остров превращался в громадный лагерь, в котором верховодили все те же генералы и офицеры, надеявшиеся получить от французов жалованье по ранее занимаемым должностям. Союзники любезно советовали эмиграции сначала осмотреться, прийти в себя после таких потрясений, а потом снова собираться на Кубань... О жалованье разговоров не было.
Генерал Фостиков не мог ослушаться своих новых хозяев и сразу же энергично принялся формировать полки и батареи, назначал командиров, муштровал казаков. А теми, кто высказывал недовольство тяжелыми условиями, впадал в отчаяние, проявлял вольнодумство либо стремился удрать с острова, занялись контрразведка Лебедева и военно-полевой суд под председательством Косякина. И французы уже принуждали эмиграцию отработать тот голодный паек, на котором они ее держали.
...На Черноморское побережье Кавказа потянулись первые лазутчики, посланные из Константинополя и с Лемноса на Кубань.
20 мая 1920 года в кубанской областной газете «Красное знамя» появилось объявление:
«Кубано-Черноморская областная чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должности доводит до всеобщего сведения граждан, что все заявления необходимо направлять в Кубчека непременно за своей личной подписью, с указанием имени, отчества, фамилии, места жительства и места службы подателя. В противном случае все анонимные письма без подписи разбираться не будут».
Рабочий завода «Саломас» Матвей Чучмарь, боец 1-й Конной армии, недавно вернувшийся домой по ранению, прочитав это объявление, после недолгих размышлений написал заявление. Давно не приходилось ему садиться за стол и старательно выводить буквы непослушным карандашом, но тут случай был особый, и пришлось покорпеть над бумагой.