— Спасибо, не курю. Иногда дымлю за компанию, но сейчас не хочется, — отказался я.
Попутчик закурил, какое-то время молчал, а потом задумчиво проговорил:
— Знаешь, самое главное, что я уловил из разговоров с Тимофеем, — это уверенный настрой. В голове у него уйма планов. Ну, этак на пять пятилеток вперед. Извини, что я с тобою на «ты». Мы, я вижу, ровесники. Ты с какого?
— С двадцать четвертого.
— Я старше — с двадцать первого. Воевал?
— Приходилось.
— Где?
— Между Москвой и Берлином.
— Тогда другой разговор, товарищ фронтовик. Я южнее — между Сталинградом и Будапештом. Командовал батальоном.
О том, что он — боевой командир, я сразу догадался по его орденским планкам. Верхний ряд занимали ордена Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени и Красной Звезды, а справа на груди — две нашивки ранений.
— Тимофей мне тут положил полную флягу первача. Если не возражаешь — за тех, кто командовал ротами...
Я развернул курицу, капитан разложил все то, что ему положил в дорогу бывший ординарец. Потом он пошел к проводнице, принес два граненых стакана и налил по половине из фляги. Выпили по-фронтовому.
— Крепкий чертяка, — поморщился бывший комбат, — забористый и похожий на Тимофея. Отчаянная голова! Помню, как-то попали мы под сильную бомбежку. Кричу: «Потушить костры!». Все потушили, а Тимофей — нет. — «Малый, сейчас же затопчи костер! Слышишь? Малый!..» — «Я — Малый, я — Малый», — повторяет про себя, а костер не тушит. После бомбежки спрашиваю: почему не затушил? «Так каша в котелке не доварилась, товарищ капитан!» — «Черт с ней, с кашей, — говорю ему, — сам бы хоть убежал в укрытие!» — «Не мог, товарищ капитан, каша могла пригореть. Помешивал...»
Узнав, где я работаю, спутник мой тут же стал рассказывать о соседе Малого, каком-то Степане, который в период оккупации служил у гитлеровцев старостой.
— Нет, ты понимаешь, — с жаром доказывал мне капитан, — один воевал и сейчас пашет, а другой помогал заклятому врагу, возил ему на передовую снаряды, мины, патроны... И что? Живет дома, и как с гуся вода. Говорит, что немцы его заставили. Что значит — заставили? Выслуживался!.. Кто не хотел служить врагу, те воевали, гибли в лагерях для военнопленных, но не сдавались. Плюгавенький такой человечишка, а живет на одной улице, ходит по земле на равных с тем, кто пролил кровь в боях за Родину. Отпустил бороду, обзавелся сучковатой палкой, притворяется больным, требует внимания. Я с ним потолковал. Правда, на повышенных тонах. Пусть знает наших.
— Что же он вам сказал?
— Я его спросил: почему дома? «А где же мне быть?» — спрашивает. «Иди, — говорю, — заяви на себя, что служил у немцев, чтобы забрали за предательство!» Нет, таких, как Степан, старост, полицаев и прочую нечисть, надо всех до одного подчистую...
Капитан не пояснил, что значит подчистую, но я догадывался.
— Все это не так просто, — заметил я.
— Не усложняй. Отходчив же русский человек!.. Всего три года прошло после войны, а мы уже готовы всем все простить. Быстро все забываем. Так?
— Не так. Прощать кровавые преступления никто не собирается, но и упрощать нельзя.
— Имей в виду, что нам ни на одну минуту нельзя расслабляться. Надо как следует обмозговать уроки войны. Каждому фронтовику можно выдать аттестат чистой совести. А вот Степанов, власовцев и прочих надо спросить по всей строгости: на что они надеялись? Некоторые ведь подумывали, что мы, побывав на Западе и повидав там лавочки, пивные, витрины, подстриженные газоны, портфели и шляпы, немок в штанах, сразу же разомлеем. А мы телогрейки носим, но работаем с огоньком, с верой в будущее. Это основа. А самый главный урок — быть всегда начеку. Согласен?
— Согласен. Именно так, капитан.
— Тогда поехали дальше, — усмехнулся мой спутник.
18
— Ну как съездил? — встретил меня Георгий Семенович. Встретил радушно. — Загорел на юге! Рассказывай...
Доложить было о чем. Майор, как всегда, внимательно слушал, иногда делал какие-то пометки в толстой тетради, служившей у него записной книжкой. Там накопилось столько заметок, что хватило бы на целую книгу о будничных чекистских делах.
— Какой вывод? — спросил майор после того, как я закончил свой долгий доклад.
Основательно над выводами я еще не подумал и мне не хотелось их формулировать с ходу, но майор ждал.
— Существует какая-то связь между Амурским и разоблаченным немецким агентом Гельзингом-Кемпке-Пери. Эта связь пока что не совсем ясная, хотя, судя по материалам дела, если, конечно, верить показаниям, агент завладел документами Амурского, носившего до войны фамилию Першин. Что-то в этом есть.