— Возможно, но прошу все же рассказать о Пери. Это ведь что-то нерусское, не так ли?
— Послушай, неужели тебе доставляет удовольствие копаться в грязном белье?
— Не вижу никакой связи с грязным бельем. И притом грязное белье стирается людьми. Рубахи и подштанники зимою полоскают в проруби. Моя мать на речке в ледяной воде полоскала белье, складывала на снегу, а потом развешивала на веревке и оставляла на всю ночь на морозе. После этого белье становилось мягким, свежим, с чистым морозным запахом. Надеть такое белье после бани — одно удовольствие. Если есть нужда, можем пополоскать и фамилию в проруби, чтобы впредь была чистой.
— Ну, если не брезгуешь, полоскай, но что это тебе даст? — продолжал торговаться Амурский. — Настоящая моя фамилия, как тебе известно, Першин. В плену многие меняли свои фамилии. Я назвался Пери, почти Першин, эстонцем.
— Зачем?
— Подумал: чем черт не шутит, вдруг отпустят в Эстонию как эстонца. А там и фронт недалеко и партизаны рядом. Но не тут-то было. В Эстонию меня повезли за шведскими гардинами, то есть за решетками.
Амурский не знал всего того, что мне удалось добыть в командировке, не подозревал, судя по всему, того странного совпадения, которое обнаружилось при изучении следственного дела на Кемпке-Пери. Ему и сейчас не хотелось вспоминать давнишние неприятности, а у меня это вызывало подозрение. После долгих колебаний и оговорок Амурский с большой неохотой сказал, что если бы я не прочитал ему лекцию о стирке белья, он ни за что бы не стал ворошить прошлое... В Сибири ему как-то подвернулся под руки паспорт на имя эстонца Пери Мико Карловича. По этому паспорту он пристроился к бродячему цирку, где придумал себе артистическую фамилию Амурский. Однажды отстал от поезда, а паспорт остался в пиджаке в вагоне. Об этом случае он вспомнил в плену и назвался Пери. Я ему ничего не сказал по поводу его объяснений и как можно спокойнее поинтересовался, не помнит ли он кого-нибудь по тюрьме в Тарту.
Амурский с нежеланием и некоторой неуверенностью, после долгих раздумий и припоминаний, назвал одного из военнопленных.
— Кажется, Кальной Никита, из-под Льгова... С ним довелось сидеть в одной камере. Говорил, что попал за участие в подготовке к побегу из лагеря. Когда все уже было готово, немцы накрыли их, переловили, как цыплят. С его слов, провокацией попахивало со стороны одного участника. Если не соврал, половину расстреляли или сожгли в крематории, а половину держали в тюрьме, в том числе и его. Поговаривали, что отправят в штрафной лагерь. Вот все, что могу сказать, товарищ оперативник, — закончил Амурский.
— Что Кальной рассказывал о себе?
— Все, что рассказывал, я сказал. Больше ничего не помню.
— А о руководителе что говорил?
— Руководителем подготовки побега был кто-то из пленных офицеров.
— Кто?
— Фамилию не называл. А если и называл, то вспомнить не могу. Кальной сам удивлялся, что кто-то выдал подготовку к побегу. Для него было непонятно, как можно так поступать. Попа Гапона помнишь? — вдруг спросил меня Амурский.
— Проходил по истории. Провокатор.
— Так вот, что-то похожее было и у них. Сам он парень деревенский, простой. Больше ничего не помню.
Мне все же хотелось узнать, чем закончилась история с побегом и с тем человеком, который предал своих товарищей. Амурский, как всегда, не спешил с ответом. Ему доставляло удовольствие наблюдать мое нетерпение и мою реакцию. Делал вид, что припоминает, не спеша, картинно закуривал, а сам косился в мою сторону, даже ехидно улыбался, довольный тем, что заинтересовал меня. На самом деле припоминать ему было нечего. Все, что знал, все, что сохранила его память, он уже рассказал.
— Молодой, да ранний, — как бы между прочим заметил он, пуская к потолку дым от папиросы.
— Кто?
— Да нет, это я просто так. Вспомнил один случай, — скупо улыбнулся он.
Наверное, имел в виду меня, поэтому замял разговор.
— Лучше бы вспомнили что-нибудь о провокаторе. Ну, например, фамилию или где жил до войны. И еще прошу — поточнее о Кальном.
— Там анкет не заполняли и мне не сдавали. Хорошо, что вспомнил: Кальной из-под Льгова. За точность не ручаюсь, но, кажется, жил где-то на хуторе.
Мне хотелось ему сказать, что хуторов много, а их жители в адресных столах не значатся, но, зная уже Амурского, не стал ему об этом говорить. Он считал, что наша «контора» все может. Он так и говорил: «Что стоит для вашей конторы!..»
— Провокатора увели из камеры, — опять заговорил Амурский. — Полагали, на расстрел, но не расстреляли. Такой слух прошел. Опять же со слов Никиты. И не приплетайте меня к этому делу. У меня от своих голова болит.