В Москве он встретился лишь с одним человеком — братом своей второй жены, оставшейся в Канаде. Вместе они сходили в кассу Аэрофлота и купили билет на Батуми, предъявив все тот же паспорт на имя Давида Гелдиашвили.
Вряд ли кому могло прийти в голову, что вот этот рыхлый и тучный человек с оплывшим и нездоровым лицом, сидящий сейчас на московском бульваре, и есть каратель и убийца Георгий Цинаридзе. В его сегодняшнем облике мало что напоминало прежнего франтоватого субъекта с тонкой ниточкой черных усов, нахального и изворотливого батумского парикмахера.
Осенью 41-го года горячее дыхание войны все чаще и чаще стало долетать до утопающего в яркой зелени Батуми. Улицы, знавшие раньше только нарядную толпу, опустели, ощетинились стволами зениток, тропически черное небо каждую ночь резали лезвия прожекторов. Лучшие свои здания столица Аджарии отдала госпиталям. К причалам порта все чаще подходили санитарные теплоходы. Белый цвет бинтов и медицинских халатов стал символом фронтового Батуми, принявшего в свои заботливые руки тысячи и тысячи раненых солдат и офицеров. В эти грозные дни сыны Грузии уходили на защиту социалистического Отечества. Столетние старцы вручали юношам кинжалы предков — в знак непримиримости к врагу. Не ради славы, ради жизни на земле шли в бой те, кто еще вчера выращивал виноград, ловил рыбу, строил корабли, пахал землю, растил детей…
А он сидел в трюме парохода и, дрожа от страха, слушал, как яростно захлебываются судовые пулеметы, отбивая атаки немецких пикирующих бомбардировщиков. Море кипело от разрывов бомб, осколков, но транспорты упорно шли к крымским берегам, туда, где измотанная в непрерывных боях Приморская армия ждала подкреплений. Цинаридзе вслушивался в грохот над головой, обмирая всякий раз, когда с диким воем самолеты устремлялись на пароход.
Он проклинал себя за то, что так легкомысленно отнесся к своему побегу: «Надо было уйти в горы, забиться в ущелье и ждать, ждать, пока и здесь, в Батуми, не появятся немецкие солдаты!» Он почти закричал от отчаяния, но вовремя опомнился — рядом белели суровые, молчаливые лица солдат стрелкового полка, в составе которого был и Цинаридзе, вчерашний дезертир.
— Кровью смоешь свою вину! — сказал ему председатель военного трибунала. Цинаридзе вспомнил стальные интонации при чтении приговора, и страх вновь ледяными пальцами хватанул за душу…
Призванный в армию с началом войны, Цинаридзе был определен в прожекторный батальон, который нес службу здесь же, в Батуми.
Воинский распорядок, строгая дисциплина были совсем не по нраву веселому парикмахеру, привыкшему к шумным застольям, а когда он увидел, как по трапам санитарных транспортов сносят носилки с ранеными, ему стало жутко от одной только мысли, что и его могут однажды ранить или не дай бог — убить.
А тут еще объявили приказ — прожекторный батальон отправляется в действующую армию. И Цинаридзе принял трусливое решение. Батальон ушел на фронт без него, а вскоре патруль задержал на одной из глухих батумских улочек подозрительного субъекта. Выяснить, что это бывший сержант прожекторного батальона Георгий Цинаридзе, не представляло трудностей, и через несколько дней военный трибунал 9-й горно-стрелковой дивизии на основании пункта «г» статьи 7 «Положения о воинских преступлениях» приговорил дезертира Цинаридзе к расстрелу.
Однако, учитывая относительную молодость подсудимого, его раскаяние в содеянном, принимая во внимание, что у него двое малолетних детей, военный трибунал Закавказского фронта заменил высшую меру наказания десятью годами лишения свободы. В определении было записано:
«Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий и направить Цинаридзе в действующую армию, и если он в составе действующей армии проявит себя стойким защитником Советского Союза, то по ходатайству командования приговор может быть пересмотрен на предмет смягчения наказания или вовсе освобождения от него».
Но поистине права грузинская мудрость: «Если изменник к поле пристал, ту полу отрежь». При первой же возможности сдался Цинаридзе врагу и дал согласие на сотрудничество с гитлеровцами. На этом и закончился он как трус и предатель и начался в новом качестве — как изувер и палач.
За двадцать пять послевоенных лет кубанские чекисты разоблачили многих предателей и карателей разных мастей и оттенков. Под руководством полковников Маракушева и Куликова, опытных контрразведчиков, были проведены сложные операции по выявлению таких преступников, как Вейх, Элизбарашвили, Еськов, Алещенко и другие.