В поисках Дробышева Мацкову пришлось заглянуть на посольский двор, где он сразу закружился в бесконечной толчее офицерства, как в водовороте, из которого нелегко было выбраться. Его захватили там самые невероятные слухи о готовящемся десанте на Кубань; из уст в уста передавалась сводка последних сообщений с Кубани, упоминалась сожженная дотла большевиками станица Ханская, куда якобы нагрянул со своим отрядом все тот же Рябоконь, уже вооруженный артиллерией. Сообщалось, что Врангель где-то проводил смотр войск, отправлявшихся в Россию. Тут же раздавались отпечатанные приказы атаманов казачьего войска, из которых Мацков узнал о существовании на Северном Кавказе полков Шкуро, готовых двинуться на большевиков.
Со всеми этими новостями, так далекими от того, что сам видел и слышал несколько дней назад, Мацков и пришел к Дробышеву. Уполномоченный, с красным, чуть посиневшим от частых выпивок носом, более обстоятельно и конкретно расспрашивал Мацкова о дисциплине в Красной Армии, об экономическом положении в России и почему-то больше всего о религиозном энтузиазме населения.
Выслушав Мацкова, Дробышев тоже особого интереса к нему не проявил, порекомендовав, в свою очередь, навестить юрисконсульта Кубанской рады Намитокова Айтека.
— Может, у него что найдется, — неопределенно закончил уполномоченный. — А потом как-нибудь встретимся…
Услышав эти слова, Мацков стал умолять лично познакомить его с Намитоковым. Его бросало в дрожь от того, что каждый от него хотел побыстрее избавиться, а Намитокова он не знал, и ниточка его надежды могла оборваться.
Дробышев согласился не сразу, ссылаясь на свою занятость неотложной работой над проектом административного управления Кубани на случай, если она получит самоуправление.
Мацков не упустил момент показать свой интерес к такому документу и высказать восхищение автором, обладающим государственным умом, поскольку ему поручена разработка такого важного закона.
— Думаю записать в проекте выделение иногородним земельных наделов. Пусть участвуют и в станичных сходах, но атаманом должен быть только казак, — делился своими мыслями польщенный Дробышев.
— Весьма своевременно, — подхватил Мацков. — Они, эти иногородние, внесли немало смуты. Такая запись, безусловно, утихомирит их, а казаки не позволят им развернуться.
После этого обмена мнениями Мацкову показалось, что Дробышев куда добрее и податливее Букретова и за него надо держаться обеими руками. Может, это еще и оттого, думал Мацков, что ему, прибывшему из России, удалось все же создать о себе впечатление, как о человеке осведомленном и преданном, а главное, сумевшем выбраться из Новороссийска, несмотря на все заслоны ЧК.
Намитокова больше всего заинтересовали обстоятельства бегства Мацкова из Новороссийска. Он с ходу задал ему много вопросов, уточняя детали проникновения на «Апостолос», место расположения тайника на судне, кто его видел из судовой команды, знают ли матросы его имя и другие подробности бегства в Турцию.
Мацков и тут отвечал весьма красочно, подчеркивая опасности, которые подстерегали его на каждом шагу, и, видимо, покорил непроницаемого черкеса.
— У вас остались там надежные люди? — спросил Намитоков. — В Новороссийске, Екатеринодаре…
На ум сразу никто не приходил. Надо было подумать, кого назвать, а Намитоков не сводил с него глаз. Адъютантская служба приучила Мацкова ко многим неожиданностям, но он всегда выходил из довольно сложных ситуаций: что именно хотели от него услышать, то и говорил, чтобы не разгневать тех, кому он служил.
— Могу положиться на свою многочисленную родню и только на тех, кого лично знаю. Таковых у меня немало, но они разбрелись, притихли, — уходил от прямого ответа Мацков. — Есть даже в Грузии…
— Где вы были в Грузии?
— В Тифлисе и Батуме.
— А скажите, Мацков, кто знает о вашем отъезде за границу?
— Никто.
— Не торопитесь. Подумайте.
— Да, совсем упустил… Переводчик, конечно, и его дочь. Больше никто.
Мацкова попросили выйти в коридор и там обождать. Намитоков и Дробышев долго совещались за закрытыми дверьми, решая судьбу бывшего адъютанта, в преданности которого они не сомневались. Он им понравился еще и своей покорностью. Мацков ходил по коридору и молил бога помочь ему вылезти из бездны, в которой он оказался, и прибиться к счастливому берегу. В Константинополе такого берега он под собой не почувствовал. Его словно покачивало на мелкой волне, как бревно среди мусора, попавшего в море, и конца этой качке не было видно. Заодно он проклинал большевиков, которых не было на турецких берегах и они не стояли над его душой, а поэтому он мог поступать, как ему заблагорассудится, не опасаясь их вмешательства в свою судьбу. Его страшила больше улица и даже порог дома, где он находился, как некая зловещая черта, переступив которую, он окажется никому не нужным, даже если будет подыхать под забором. В ожидании ему ничего не оставалось, как гадать о возможных предложениях, но то, что он услышал, никак не приходило в голову.