— А хто ж их знае. Один, кажут, козак, недавно до дому вернувся, то — Денисенко, а другой — пришлый. По слухам, вмисти служили, а може, и воевалы. Ничого я про их не знаю. — В подтверждение Карась перекрестился.
— Значит, крутишь жернова на дармоедов, а то и контру, несознательный ты элемент. Для тебя власть завоевали, а ты продався…
Крикун не верил Карасю, что тот ничего не знает о тех, у кого работает. По имевшимся в отделе сведениям, откуда-то появившиеся арендаторы мельницы ищут машину, хотят дело поставить на широкую ногу. Про себя Крикун еще отметил, что мукомолы своей продукцией, как это не раз уже было установлено, могут снабжать зеленых в горах, но спрашивать Карася об этом не стал, раздумывал, что с ним делать.
— Ты знаешь, где находишься?
— Ни, — ответил Карась.
— В ЧК. Слыхав про такую?
— Слыхав.
— Ото, рассказывай правду. Про продразверстку слыхав? Рабочему люду хлеба надо. Дети с голоду мрут, а ты с оклунком муки убегаешь в подворотню. Значит, ты тоже контра, раз крутишь жернова на них, а не на власть Советов. Можно сказать, мировую революцию подтачиваешь. А ЧК защищает власть бедняков и голодного пролетариата. Так шо рассказывай, кто твои компаньоны. Не то в камеру к мешочникам.
— Люды они грамотни, — заговорил Трофим, — не то, шо мы. Балакают не по-нашему, обхождение у них не мужицкое, едят из тарелок, вилками.
— Вот, вот, а говоришь, ничего не знаешь, — подбадривал его Крикун. — Может, и так… А что ж они сами-то, господа, не продают муку, а тебя посылают?
— Так то дело мужицкое.
— Где выручка?
— Отдал.
— Кому?
— Кривенку.
— Зачем?
— Машину собираются купить в Абинской.
Крикуну хотелось очень многое выяснить о мукомолах: не бывшие ли офицеры, нет ли у них оружия, как часто они отлучаются, где бывают, кто к ним приходит?.. Но пока он воздерживался прямо задавать эти вопросы, пытаясь понять, то ли Карась такой забитый от беспросветной нужды, то ли прикидывается незнайкой, будучи проинструктированным.
— Да… Ты что ж, так и не поняв, шо власть новая пришла?
Крикун, задавая этот вопрос, заметил, что Карась что-то знает, но не решается сказать.
— Да ты садись, — предложил ему по-дружески Крикун.
Карась сел не сразу: снял с себя рваную шапку, обнажив взлохмаченные волосы, потоптался на месте, затем сел на табуретку, выжидая, что дальше будет.
— Вот что, Карась, — ничего не дождавшись, объяснял Крикун, — мешок с мукой и кружкой конфискуем по акту, а сам дуй до дому, только молчи, шо был в ЧК. Так тебе лучше будет. Поняв?
Это был продуманный ход Крикуна, твердо решившего отпустить Карася.
Карась не поверил услышанному и все еще сидел, подняв удивленные глаза на Крикуна.
— Тут кажут — мовчи, и господа кажут — держи язык за зубами, не то отрежут.
— Я говорю тебе — молчи, шоб тебя не выгнали твои же хозяева. А они чего пекутся за тебя? А?
Карась не решался об этом открыто сказать, но Крикун утвердился в своих подозрениях к мукомолам и необходимости их проверки. Вопросов больше не задавал, чтобы не насторожить Карася.
— Вот распишись в акте и ступай.
— Так я ж неграмотный.
— Тогда ставь крест.
12
Шумный Константинополь на какое-то время превратился в табор-пересылку для бежавших сюда из России белогвардейцев. Уже несколько дней Гуляев осторожно ходил по его улицам, присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг него в кривых переулках, в кафе, мечетях и на базарах. Часть эмигрантов уходила в Югославию, Болгарию, Чехословакию и Францию, а некоторые все еще оставались на берегах Босфора, но и они продолжали расползаться по белу свету.
Не спешили из Константинополя только главари монархической группы: престарелый и вряд ли на что способный генерал от кавалерии Нератов, представляющий интересы оставшейся здесь до времени русской эмиграции, генерал Хабаев, именовавший себя правителем Осетии, князь Бакевич-Черкесский, бывший правитель Кабарды, ожидавший в случае успеха белого движения назначения командующим Кавказской армией.
Монархическая организация имела связь с Парижем, с французской разведкой, предложившей монархистам работу по налаживанию нелегальных связей с подпольем на Северном Кавказе, на что правительством Франции отпускались денежные средства.
Официальные новости Гуляев узнавал из ежедневного белогвардейского листка «Вечерняя пресса». Бывший издатель его Максимов, скомпрометировавший себя работой в английской контрразведке, сбежал. Ответственным редактором стал турецкий журналист Абдул Вехаб, но фактически руководил газетой какой-то проходимец Варшавский. Абдул Вехаб являлся одновременно и цензором, отстаивавшим англо-французскую точку зрения. С этой газеткой проголодавшийся Гуляев однажды заглянул в дешевое кафе и безошибочно определил за столом русского беженца, одиноко скучавшего над выпитой чашечкой кофе. Торопиться ему было, как видно, некуда. Ни дома, ни работы, ни семьи. Лагерь, где обитал хорунжий Семен Вехов, становился для него невыносимым. Гуляев подсел к нему, и они разговорились.