– Сиди, – бросил Стивен и вышел из машины. Хлопнула дверца.
Я вжалась в сиденье, растерянная и уязвленная. Глаза щипало.
Пять минут. Десять. Пятнадцать. Двадцать.
– Извините… – Я подошла к даме лет сорока, она курила у тротуара. – Мужчина тут… проходил. Куда он пошел?
– Темненький? Красавчик! Направился в сторону бара через дорогу. – Она указала рукой на кирпичное здание с вывеской в виде бокала.
Мой пульс подскочил. Я ничего не ответила и побежала к бару. Плевать, что машину могут угнать, ведь я не поставила ее на сигнализацию; плевать, если Стивен подумает, будто я ревнивая истеричка. Я должна убедиться, что с ним все хорошо. На часах около полудня, в баре есть что делать, если… хочешь напиться до беспамятства.
Когда я зашла в бар, в нос ударил кисловатый запах алкоголя и горький привкус сигаретного дыма.
– Стив? – позвала я.
Никто не ответил. Я ринулась к барной стойке. Там, среди пьяниц, я отыскала его: Стивен Рэтбоун полулежал на поверхности стойки, допивая бутылку виски. Он кинул на меня равнодушный взгляд и отвернулся.
– Стив, что с тобой? – Я не считала вокалиста безгрешным, но увиденное шокировало. Он был раздавлен. – Что случилось?
– Все отлично, – с трудом выговорил, потянувшись к бутылке. Я едва понимала его пьяную речь и сильный техасский акцент.
– Стивен, идем, нам надо домой, – сказала я высоким из-за слез голосом, слабо осознавая, как дотащу его до дома или хотя бы до автомобиля.
В ответ Рэтбоун невнятно промычал и сделал глоток виски. Демонстративно, назло мне, идиотке, которая довела его до такого состояния. Трясущимися пальцами он взял бокал, намереваясь налить еще.
Я прекрасно понимала: все из-за меня. Будь я нормальной американкой его лет, он был бы счастлив. А я… Что я тут делаю? Воспитание не позволило ему выставить меня за дверь сразу после ночи. Но нервы музыканта сдали. И я должна ему помочь, а потом исчезнуть. Мне здесь не место.
– Пойдем, Стивен, – сдавленным голосом прошептала я.
– Отвали. – Он опять влил в себя виски. – Оставь меня в покое!
– Пойдем, – вновь попросила я, но все внутри съежилось. – Тебе надо прилечь.
– Я сказал, отстань! – Он был вполне трезв, но прикладывал максимум усилий, чтобы напиться: вновь наполнил бокал и осушил резким движением. Следующие слова ударили меня в сердце с таким грохотом, с каким Стивен поставил бокал на стойку: – Если я трахаю тебя, не значит, что ты имеешь право указывать мне, что делать. Иди домой и радуйся! Фанатка.
Нет-нет. Совсем не о таком я мечтала, совсем не ради этого ехала…
Задыхаясь, я схватила Стива за руку. Он пытался вырваться, я не отпускала. Не знаю, откуда во мне столько сил, но я смогла вытащить Стивена из-за барной стойки. Он перестал сопротивляться, а поток оскорблений в мой адрес возрос. Влюбленная в картинку девчонка… миловидная пустышка… использую его…
Я не останавливалась, я продолжала идти.
Впервые за время, что я провела с ним, мне захотелось уехать.
Глава 6
Когда я закрываю глаза, ты здесь.
Глубокой ночью я чувствую тебя.
Когда я открываю глаза, ты исчезаешь.
Кислый привкус во рту. Стреляет в висках. Голова свинцовая и гудит, будто сейчас четвертое июля и я слушаю праздничные салюты.
– Рэтбоун! Проснись! – Голос знакомый, мужской, с французским акцентом.
Кому он принадлежит? Не могу вспомнить. И свое имя тоже. Что вчера вообще было?
– Вставай! – Голос звучал громче и раздражительнее.
Через секунду лицо стало мокрым. Какого хрена?! От неожиданности я подскочил и распахнул глаза. Дневной свет на миг ослепил, а капли воды стекали по моему подбородку. Я находился в своей спальне, а надо мной стоял Шон Мюрель – пиарщик группы. Хорошего это не предвещает.
Если Марти занимался вопросами лейбла (продвигал музыку, организовывал выступления), то Шон отвечал за имидж: что говорить на интервью, куда идти, с кем общаться, а также контролировал прессу.
Шон всегда выглядел так, словно только что приехал из Монако: смоляные кудри, золотистый загар, дебильные футболки поло. Шон не похож на акулу шоу-бизнеса ни внешне, ни внутренне, а глаза у него водянисто-серые, добрые, как у собаки.