Облаву на Милю это не остановило и его продолжали выслеживать все дальше и дальше от поселка, но мальчик оказался неуловимым. А через некоторое время Ринк попался на том, что помогает Миле избежать поимки, за что был жестоко избит, не прожив после этого и месяца. С тех пор Тома практически полностью потеряла мальчика из виду и ничего не смогла мне рассказать о жизни Мили до того момента, как я очутился в его теле. Единственным источником информации о мальчике для нее стали хвастливые рассказы мальчишек, которых ей приходилось кормить. В этих рассказах 12−13-летние гадёныши упивались подробностями о том, как они чуть не убили маленького мальчика, который им ничего плохого не сделал. И называли они его Крысом или Крысой. Трудно себе представить, что чувствовала Тома, когда оказывалась невольным слушателем этого пацанячьего бахвальства. Ведь пожилая женщина к Миле относилась, как к собственному внуку. Но в тоже время она хотя бы таким образом могла узнать о том, что ее любимый мальчик все еще жив. Только эти пересказы и помогли мне узнать, откуда у меня такое изуродованное тело. И сформировали у меня лютую решимость убить всех этих озверевших недомерков, из которых уже никогда не смогли бы вырасти нормальные люди.
Здесь следует пояснить, что Тома мальчика всегда продолжала называть именем, данным ему Ликусей. Он для нее был любимым Милей и никак иначе. Это я впоследствии выбрал для себя имя Крис, поменяв одну букву в прозвище Крыс, и по привычке иногда так называю мальчика, даже рассказывая о его годах жизни, когда меня еще не было в его голове.
По моим представлениям существование Мили после бегства из поселка и до моего появления в его теле больше походило на жизнь одинокого дикого животного. Мальчик научился самостоятельно выживать в одиночестве даже в зимнее время, когда в отсутствие Искателей можно было бы переждать зиму в поселке под опекой и защитой Томы. Но теперь туда не было хода из-за нескольких враждебно настроенных мальчишек, остававшихся в поселке на зимовку. Для них стало делом принципа поймать Милю и либо сделать его своим пленником, либо убить как какую-нибудь дичь из охотничьего азарта.
Лет с шести мой Маугли стал достаточно сильным и уверенным в себе, чтобы начать активно исследовать свою среду обитания. Его, шастающего в самых разных местах Проклятых гор, все чаще начали замечать рабы-малолетки и их хозяева, Искатели. Причем Милю неоднократно видели и в опасных местах, где можно было пострадать от остаточной магии, которую Искатели и дети называли «духами». Искатели на это уверенно заявляли, что Крыс не жилец, что «духи» его быстро убьют. Однако проходили месяцы, а Миля как ни в чем не бывало продолжал попадаться на глаза то там, то сям.
Я так понимаю, годам к семи на Милю почти перестали охотиться, поскольку малыш просто не давал никому ни малейшего шанса, держась на значительном расстоянии от людей и поблизости от опасных мест, куда он при малейшей опасности норовил убежать. Во всяком случае я, появившись в этом мире, не заметил слишком уж настойчивой охоты на малыша. Правда, справедливости ради следует сказать, что я вообще мало что мог понять о происходящем в первые месяцы моего пребывания в голове мальчика.
Однако то немногое, что мне все-таки удалось увидеть и понять на старте моей новой жизни, впоследствии и сформировало у меня гипотезу о том, как я мог переместиться в этот мир и почему оказался именно в теле Мили. Я уже говорил, что пацана не раз видели в очень опасных зонах, куда дети боялись залезать, даже если Искатели требовали этого от них. Полагаю, что малец в одну из своих исследовательских вылазок проник в какое-то очень опасное место и ненароком активировал одну из сохранившихся магических установок, результатом чего и стало мое перемещение между мирами.
Не знаю, что при этом испытал Миля — боль, страдание или испуг, но это не отвадило его от лазания по руинам. Возможно, причиной этому стало особенное зрение малыша, что спасало его от пресловутых «духов». Догадываюсь, что лет с шести мальчик стал обращать внимание на ту картинку, которую Миля, допускаю, ранее просто игнорировал как помеху своему восприятию. Дело в том, что у мальчика, а теперь уже у меня, два разных глаза — один левый, а другой правый. Ха-ха, шучу. А если серьезно, то правый глаз у меня вполне обычный, как и у всех людей. А левый — это нечто особенное. Во-первых, левый глаз у меня намного крупнее. Во-вторых, он у меня неподвижный, то есть, сидит намертво в глазнице. В-третьих, у него какой-то необычный зрачок, если это вообще можно назвать зрачком. В-четвертых, левый глаз формирует у меня в мозгу картинку независимо от того, закрыты у меня глаза или открыты. Я всегда вижу картинку, формируемую левым глазом, даже сквозь верхнее веко.