Отец поймал его взгляд и кивнул:
– Она так и не добралась до постели в среду.
– То есть, папа, ее убили не здесь?
– Нет, — инспектор провел его через огромную ванную с мраморной раковиной и золотыми кранами в небольшой кабинет, который, если речь шла о человеке, Эллери назвал бы «растрепанным». — Ее застрелили здесь.
Если не считать беспорядка, обстановка в кабинете была спартанской. На паркетном полу — потертый коврик, прямо напротив двери — письменный стол, рядом с ним — вращающийся кожаный стул, чуть подальше — кресло черного дерева, покрытое чем-то, что Эллери обозвал «слоновьей попоной». Он заметил еще африканскую фигурку воина, тоже вырезанную из черного дерева, ручной работы, далеко не лучшего качества. На стенах не было ни одной картины, а слюдяной абажур торшера весь потрескался. Высоко над головой черной статуэтки, у самого потолка, была встроена решетка в деревянной рамке, затянутая какой-то грубой тканью, на ней виднелась ручка регулятора громкости. Эллери решил, что это громкоговоритель для музыки, которую заводили на проигрывателе внизу в гостиной. Такие же решетки он заметил в спальне и в ванной. В кабинете больше ничего не было, если не считать книжных шкафов, которые заполняли три стены сверху донизу. Полки были завалены книгами — часть лежала плашмя, часть торчала кое-как корешками в разные стороны (в основном это были детективы и всевозможные приключения — Эллери с интересом заметил По, Габорио, Анну-Катарин Грин, Уилки Коллинза, Конан Дойля, Кристи и еще кучу других, в том числе и свои первые книжки). Здесь были и кроссворды всех сортов, ребусы, головоломки, сборники загадок… Чувствовалось, что все это копилось многие годы. Эллери подошел к какой-то полке и выбрал наугад одну книжку. Это оказались кроссворды, он пролистал их — все клеточки были аккуратно заполнены чернилами. С его точки зрения, самое бессмысленное занятие в мире — это тратить время, да еще и вдобавок и чернила, на кроссворды, а особенно — хранить все это. Глори явно была не в силах расстаться даже с ничтожным клочком бумаги, имеющим хоть какое-то отношение к ее хобби.
На письменном столе царил полный кавардак. Пачка промокательной бумаги, лежавшая посередине, прямо напротив стула, была вся пропитана засохшей кровью.
– Рана в груди? — спросил Берк, изучая пятна крови.
– Две, — ответил инспектор. — Одна пуля попала в правое легкое, другая — в сердце. Насколько нам удалось восстановить события — она пришла сюда почти сразу после вашего ухода, может быть, собиралась заняться дневником, но скорее всего — рукописью. Мисс Темпль утверждает, что в последние месяцы она каждый вечер садилась за рукопись, а на следующий день обычно диктовала написанное мисс Темпль, та печатала на машинке. Возможно, Глори только что села за стол, когда появился убийца и выстрелил в нее, скорее всего, прямо с порога, как считает доктор Праути. Угол, под которым пули вошли в тело, подтверждает это. После выстрела она повалилась вперед, и кровь хлынула на промокательную бумагу. Она видела, кто стрелял в нее, это точно.
– Умерла сразу? — спросил Эллери.
– Нет, доктор сказал, что через несколько минут, — ответил инспектор многозначительно.
– О-хо-хо, — простонал Эллери, — было бы просто чудом, если бы она умудрилась оставить хоть какую-нибудь предсмертную записку!
– Просите — и дастся вам! — торжественно провозгласил инспектор самым таинственным тоном, на какой только был способен, — И, может быть, ты сможешь извлечь из нее больше пользы, чем удалось нам.
– Ты что, хочешь сказать…
– Вот именно. У нее хватило времени и сил (хотя доктор не представляет, как это возможно с пулей в сердце) дотянуться до авторучки, хотя, может быть, она уже была у нее в руке, и нацарапать что-то на первом попавшемся клочке бумаги.
Эллери дрожал от нетерпения.
– Подойди сюда. И вы, Берк.
Они приблизились к столу. Среди разбросанных листов окровавленной промокашки лежал фотоснимок простого линованного куска писчей бумаги. «Желтая?» — пробормотал Эллери, как будто цвет имел какое-то значение, его отец напряженно кивнул). На листке наискось, сползая к нижнему краю, было написано всего одно слово.
Почерк был прерывист и неразборчив, настоящие каракули, как и следовало ожидать в подобной ситуации. Этим единственным словом было: face[6].
Глава 7
– Лицо, — раздельно проговорил Эллери, как будто пробовал каждую букву на вкус.