Вознеся молитву Господу и отрешившись на время от мирской суеты, он сумел избавиться от непристойных мыслей, связанных с Селестрией, этой пленительной девушкой. У него словно выбили почву из-под ног, и это оказалось проще простого. Отец Далглиеш знал: когда он увидит ее снова, то больше не будет очаровываться ее внешней красотой, а заглянет в прекрасную глубину человеческой души, которая сейчас крайне нуждается в утешении. Он стыдился своей слабости, но осознавал, что на жизненном пути ему, возможно, придется столкнуться не с одним искушением. Он был полон решимости встретить любой удар судьбы с мужеством и твердой верой. Ведь его слабости лишь придадут ему больше силы и будут служить напоминанием о том, что он такой же неисправимый грешник, как и любой другой. И это в конце концов научит его смирению.
Так размышлял отец Далглиеш, подъезжая к Пендрифту. Фасад дома оказался в тени, так как день клонился к закату. Пурди не выскочил ему навстречу, как в прошлый раз. Прошло совсем немного времени, дверь открылась, и на пороге появился Соумз. Он стоял на верхней ступеньке, как старый часовой, расправив плечи, вздернув подбородок, его глаза, скошенные к длинному надменному носу, были настороженными. Глотнув воздуха через широкие ноздри, он, не улыбнувшись, кивком пригласил священника внутрь. Это было мрачное приветствие от лица всего дома, который, казалось, уже погрузился в траур.
— Пожалуйста, подождите в коридоре, — сказал Соумз. — Я сообщу хозяевам, что вы здесь.
— Если они не захотят видеть меня, я пойму, — тактично произнес отец Далглиеш.
Дворецкий медленно прошел по полу, выложенному плитами, и постучал в дверь гостиной. Тихонько закрыв за собой дверь, он вошел внутрь. Отец Далглиеш напряг свой слух, но не услышал ничего, кроме ритмичного тиканья прадедушкиных часов, которое наконец сменилось резким металлическим звоном — пробило ровно шесть. Он надвинул очки на нос и вытер пот со лба. Подъем по склону на велосипеде был весьма нелегким. Со зловещим скрипом дверь гостиной открылась, и Соумз отошел в сторону, чтобы пропустить священника вперед. Джулия сидела на одном диване с Пенелопой, в то время как Мелисса и Лотти расположились на диване напротив. Селестрия находилась возле пианино, как будто собираясь что-то сыграть.
— Святой отец, — произнесла Джулия, поднимаясь ему навстречу, — я так рада, что вы пришли. — Даже если бы его внезапный приход был совсем некстати, она бы ни за что не подала виду.
— Я только хотел выразить свое сочувствие, — сказал священник, переведя взгляд на пианино, откуда Селестрия отрешенно наблюдала за ним. — Я услышал ужасную новость.
— Садитесь, пожалуйста, — предложила Джулия, указав ему на стул. Она ощутила его смущение и в своей обычной веселой манере попыталась сделать так, чтобы он почувствовал себя непринужденно, как дома. Однако сама она была такой же мрачной, как серое корнуоллское небо. — Все это просто не укладывается в голове. Монти оставил записку, в которой попросил простить его, и, по всеобщему мнению, бросился в море. Проблема состоит лишь в том, что это настолько не в его характере, что никто из нас не хочет в это поверить. — Она потянулась за сигаретой.
— Сыграй что-нибудь веселое, дорогая, — попросила Пенелопа Селестрию. Посмотрев на священника, она добавила: — Это был трудный день.
Селестрия стала играть, и музыка зазвучала так громко, что Джулии пришлось повысить голос, чтобы ее могли услышать.
— Я отослала детей с их кузеном Дэвидом пострелять зайцев, надо как-то отвлечь Гарри, бедный мальчик. Он преклонялся перед отцом.
— А как его жена?
Пенелопа сказала, даже не задумываясь:
— Она лежит в постели с приступом мигрени. Сомневаюсь, что она теперь когда-нибудь встанет.
— Она придет завтра на мессу? — спросил священник.
— Боже мой, конечно же, нет, — поспешно ответила Джулия. — Она совсем не набожная женщина. — Ей не хотелось повторять все те слова, которые Памела произносила в адрес церкви, было бы нечестно выставлять ее в плохом свете перед незнакомцем. Однако если отец Далглиеш надеялся утешить ее, то лучше всего помогла бы молитва за нее, и ничего более.
— Арчи пошел рассказать о случившемся своей маме, а Мильтон участвует в поисках тела, — громогласно объявила Пенелопа, как будто позабыв о присутствии своей племянницы. — Если нашлись туфли, то где-то должны быть и ступни, а если есть ступни, то есть и ноги. Монти где-то рядом, если, конечно, его не проглотила какая-нибудь рыба.
Неожиданно Селестрия перестала играть и встала. Ее лицо было мертвенно-бледным, а серые глаза казались совсем прозрачными. Волосы девушки были зачесаны назад и собраны на макушке, откуда мягкими волнами падали вниз, — она выглядела такой молоденькой и хрупкой!