— Ничто нельзя сравнить с летом в Англии, — сказал Арчи. — Как раз тогда, когда ты думаешь, что будет холодно и сыро, выглядывает солнце и поджаривает тебя. Непредсказуемость — вот как это называется.
— Я пойду наверх проведать маму и снять купальник, — сказала Селестрия, ловко проскользнув между стульями. Отец Далглиеш долго смотрел ей вслед и, когда она исчезла из виду, вздохнул наконец полной грудью.
Красота Селестрии была поистине поразительной. И дело было не в ее густых светлых волосах, которые блестели подобно нивам, окружавшим Пендрифт, и не в ее ясных серых глазах, которые, казалось, никогда не омрачались даже тенью забот, и не в роскошных губах и изящном телосложении, которые сразу же выдавали ее благородное происхождение, но прежде всего в ее манере держать себя. Она казалась невозмутимой, самоуверенной, гордой, но не высокомерной, хорошо осознающей свое место в этом мире и абсолютно уверенной, что окружающие высоко оценивают ее по достоинству.
Ей был двадцать один год, и, как считала ее мать, она находилась в той поре, когда девушку уже никак не назовешь маленькой девочкой, но в то же время ей еще очень далеко до взрослой женщины. Однако Селестрия была совершенно иного мнения на этот счет. О, если бы только Памеле стало известно хотя бы немногое из того, что потихоньку вытворяла ее дочь! Например, как она позволяла Эйдану Куни засунуть руку ей в трусики или как она по-настоящему возбуждалась, прижимаясь к нему и чувствуя, как натягивается ткань его брюк… Знай Памела все это, она бы уже не смогла видеть свою дочь в столь розовом свете.
За ней прочно закрепилась репутация известной лондонской красавицы, с тех пор как она с восемнадцати лет стала посещать различные вечеринки, и очень многие питали надежду жениться на ней. Большинство молодых людей напряженно наблюдали за красоткой и относились к ней как к фарфору, но она находила их глупыми, кроме, пожалуй, Эйдана Куни, в чьих глазах светилось нечто более глубокое, чем просто обожание.
И все же Селестрия была не просто английской красавицей, в ней было нечто экзотическое, что непреодолимо влекло мужчин. Как только разразилась война, мать отвезла дочь в Нью-Йорк ради ее безопасности. Там они проживали у родителей Памелы в пентхаусе, расположенном в Парк-авеню. Потолки в доме были такими высокими, что Селестрия едва могла окинуть их взглядом, а из окна открывался великолепный вид на Центральный парк. В течение шести лет она была предметом восхищения своего дедушки. С тех пор как он выдал свою дочь за Монти и отправил ее в Англию, прошло много времени, поэтому ему стало так дорого общество маленькой девчушки, бегающей по дому. Он уделял ей много внимания, осыпал подарками, которые доставлялись ящиками. Они были завернуты в тонкую оберточную бумагу и пахли так, как обычно пахнут абсолютно новые вещи. В воображении девочки дедушка стал как бы отцом — героем войны, которого она могла обнять и гордиться им, в то время как ее настоящий отец жил где-то за океаном, и если от него время от времени и приходили письма в тоненьких конвертиках, то они ассоциировались лишь со слезами ее матери.
Селестрия научилась пользоваться своим обаянием и околдовывать им людей, находящихся поблизости. Так опытный рыбак разбрасывает свои сети, подтаскивая их обратно помалу, пока туда не попадет все, что только можно. Она научилась очаровывать и покорять, поняв очень рано, чего именно ждет от нее дедушка. Его похвалы вошли в привычку, она упивалась его любовью и росла очень избалованной. В возрасте семи лет ее впервые представили гостям. Волосы девочки были уложены прекрасными локонами, мастерски завитыми ее горничной, платье было отутюжено, а туфли начищены, и гордость ее деда была сладкой, как леденец. Она очень хорошо пела и всегда заливалась румянцем смущения, когда все начинали ей восторженно аплодировать. Манипулировать людьми оказалось очень легко. Никто не подозревал, что в таком раннем возрасте девочка уже очень хорошо осознавала свою харизму, прекрасно зная, насколько она красива, и ей понадобилось немного времени, чтобы понять, что, кривляясь и кокетничая с гостями, она может взамен получить их восхищение.
— Какой забавный ребенок! — говорили они в один голос. — Умная малышка! — И чем больше она взрослела, тем больше ее любили.
Однако в этой атмосфере притворства она не допускала и мысли одурачить дедушку. Он знал ее лучше, чем собственная мать, и относился к ней с сочувствием. Он проявлял интерес к любому занимавшему ее вопросу, прививая ей любовь к книгам. Сначала он читал ей каждую ночь перед сном, а позже стал приучать к самостоятельному чтению классических произведений, которые он сам обожал, будучи ребенком. Он не получил музыкального образования и очень сожалел, что не имел возможности научиться играть на каком-либо инструменте, но зато он глубоко чувствовал музыку, понимал ее и развивал свои знания в этой области, регулярно по вечерам посещая оперу. Он брал Селестрию на балет с пяти лет и лично контролировал ее уроки фортепиано. Ни одна, даже мельчайшая деталь не ускользала от его взора. Он поощрял ее школьные успехи, восторгался ее триумфами и не скрывал разочарования, когда она сама себя подводила. Но дедушка ни разу не позволял ей забыть, насколько сильно он ее любит.