Но не тут-то было, сентиментальное прошлое не покидало его. Зачем-то взяло в плен и терзало подробностями, словно испытывало на преданность. Прошли чередой девушки, в которых он влюблялся. Странно, они оставили след совсем не тем, что ему в них нравилось, а неуловимыми чертами, жестами, ужимками. Удивление этим открытием переплавилось с фантазией, разгулялось, заплясало, завертелось, и из калейдоскопа отрывочных видений возник образ, в котором его волновало все: облик, голос, манера движений.
Уже засыпая, увидел Ясеневу, которая, словно фея из сказки, повела рукой и отодвинула в сторону всех-всех, кто был в его жизни до нее. Затем наклонилась, приблизила к нему лицо, и он услышал ее голос. А что она сказала, не запомнил, тут же забыл. Только осталось ощущение, что слова эти — вещие, и хорошо бы их вспомнить. Потом, утром, — отмахнулся он и окончательно провалился в сон.
***
Он шел по длинному коридору, посматривая по сторонам и читая таблички на дверях, но разобрать написанное не удавалось, хоть он и старался. Видел отдельные буквы, даже складывал их в знакомые, понятные слова, а связать в единый смысл не мог. На миг растерялся: как же найти нужную дверь? Предмет поиска был неизвестен, он не ведал, что должно было быть написано на искомой двери. Это приводило в замешательство и придавало настойчивости. Он продвигался все быстрее и быстрее, и тут перед ним, прыгнув навстречу, возник торец коридора, в котором тоже имелась дверь. Александр небрежно толкнул ее плечом, и она отворилась. Только войдя в открывшуюся взору просторную комнату, почувствовал, как сильно намаялся в пути, как притомился, как рад, что тут можно отдохнуть.
Мебели в комнате не было, кроме стола посередине и нескольких стульев вокруг него. Еще один из стульев стоял справа в дальнем углу. За столом сидели родители Ларисы и немыми жестами приглашали его присоединяться. Стул в углу не пустовал, там сидел мужчина, красивый, молодой, в котором Александр легко узнал Сергея, мужа Ларисы. «А где же сама хозяйка? — подумал Александр. — Пригласить пригласила, а встречать не выходит». В это время Сергей принялся что-то говорить, но его голос до пришедшего не долетал, он понимал его так, без слов.
Комната не имела окон, это показалось Александру странным, как и то, что в ней не было ни лампы, ни свечи, хотя вокруг разливался свет, море света — тугого, прозрачного, переливающегося. Стены, ограничивающие замкнутое пространство комнаты, наверное, имелись, но их скрывало клубящееся молочное марево, как и потолок. Пол тоже не просматривался за, казалось, живым туманом, что дышал, перемещаясь во все стороны. Но это все не имело значения.
Важным было то, что на столе красовались пироги, обыкновенные домашние пироги, испеченные в духовке, — с желтоватыми боками и запеченными верхами, мягкие на вид, горячие, потому что от них поднимался пар. Голод заявил о себе непреодолимо, как будто Александра накрыла мощная волна, не позволяющая дышать, увлекающая за собой в бездну. Избавиться от него можно было, лишь съев пироги. И он за них принялся.
Но вкус ощутить не успел — проснулся. Еще сжимал кулаки и бесполезно подносил их ко рту, когда понял, что это был сон.
***
Есть действительно хотелось. Голод — не тетка, — вспомнил банальное, объясняя сон. Ларисина мама — да, было такое — пекла отличные пироги. Несмотря на то что они прожили по соседству немногим менее двух лет, он успеть познакомиться с ее кулинарным талантом — она любила угощать его, так как самой есть печеное не позволяла больная печень. А не печь она не могла.
Соседа в купе не было, и, оглядевшись, Александр понял, что тот уже сошел с поезда. Замечательно! Сердце затолкалось в груди безотчетной радостью, и, затопив его теплом, протаяло в сознании приятным и — почему? — спасительным: Ясенева.
6
Она стояла на перроне — притягательная и… другая. Не то, чтобы ее узнать было нельзя, но и чтобы узнать, требовалось знать, что она появится. Трудно было определить, что в ней изменилось. Чуть уменьшился рост. Или то увеличились поперечные размеры? — хотя нет, она была стройна, как и раньше. Светлое лицо почти побледнело, высокая прическа заменена старательно взбитой стрижкой. На ногах — туфли на низком подборе, покрой одежды — чуть свободнее, чем всегда. Роскошная грудь теперь оттягивала вниз ее плечи, отчего они казались уже, а талия — полнее. На всем облике лежала печать возраста. Только спокойный и уверенный взгляд зеленых глаз оставался прежним и выдавал в ней человека умного, натуру — сильную.
И как всегда, когда она появлялась рядом, Александру стало уютно и спокойно. Все тревоги отошли во вчера, исчезли, и в душу возвратилось ощущение защищенности, мир показался неподдельно надежным.
Он вышел в тусклое днепропетровское утро, сухое от морозца. Перрон пустовал. Проходящий поезд, которым он приехал, никто не встречал. Редкие пассажиры, поджидающие пригородную электричку, жидкими группками жались у киосков. Вдоль поезда медленно прохаживались два безразличных человека в милицейских формах, рассеянно посматривая по сторонам. Ничего необычного в их облике не было: они перебрасывались редкими фразами, благодушно щурились от налетающего из-за вагонов ветерка, небрежно качая в руках черные резиновые дубинки; слышалось позвякивание наручников, угадывающихся на поясе сзади, бока курток пузырились кобурами пистолетов.
Наблюдая их, Александр обнаружил в себе проснувшееся знание чего-то тревожного, тяжелого, тайного, из которого понял одно: безразличие милиционеров, их ленца, подчеркнутая рутинная небрежность — неправда, ложь, маска. Меж тем, те двое насторожились, сбавили и без того неспешный шаг, казалось, даже уши у них зашевелились от сосредоточенного внимания. Они на миг замерли, словно голодные хищники на охоте. И исчезло их благодушие, глаза заблестели холодно и остро.
Александр оглянулся: у соседнего вагона стояла женщина и принимала из рук проводников пачки книг, связанные в стопки, по четыре пачки в каждой. У ее ног уже стояло три, и теперь она держала в руках четвертую связку. Видимо, последнюю, потому что она благодарно кивала своим помощникам и улыбалась.
— Кто ехал с грузом? — нависли над нею «стражи закона» с плотоядными ухмылками на одинаковых рожах, в которые превратились их лица.
— А? Я… — женщина растерялась.
— Мужчина ехал, — нашелся проводник. — Седьмое место занимал.
— А где он?
— Ушел, наверное, — проводник обратился к женщине, давая понять, что намерен подыграть ей в этой мизансцене: — Это же он вам привез?
— Да, — женщина, наконец, пришла в себя. — Это один из наших родителей. — Милиционеры непонимающе переглянулись, подступили к ней ближе. — Я учительница, классный руководитель, — пояснила им женщина, которой из Киева передали книги. — А это учебники для моего класса, «География Украины» Масляка. Понимаете, к началу учебного года тираж еще не был готов, издательство запаздывало. И теперь вот… с оказией…
— Где билет пассажира? Предъявите документы на груз!
— На груз? — ошарашено переспросила учительница, но ее уже взяли под руки с двух сторон.
Один из милиционеров окликнул проезжавшего водителя электрокара:
— Погрузи это и отвези в наш отдел.
Женщину насильно сдвинули с места:
— Пройдемте, гражданочка. Мы имеем право задержать вас на тридцать суток до выяснения обстоятельств дела.
Увидевшему эту сцену Александру стало нехорошо. Его сковал мучительный внутренний дискомфорт, как будто происшедшее на его глазах касалось его лично, как будто это над ним надругались, как будто спасения нет от тотального врага, как будто сейчас придут в движение все сатанинские силы, все не реализовавшееся зло, завопит и пойдет куражиться вся притаившаяся мразь. Острая незащищенность тысячью ножей вонзилась в душу.