Мои мысли прервал звук ключа в замочной скважине. Парень, открывавший дверь с прибитой к ней на уровне глаз табличкой «уголовный розыск», справился не сразу. Скорее всего замок пора уже давно заменить, но опера, занимающие этот кабинет, как и многие люди до последнего откладывали это. По содроганиям плеч открывавшего я сделал вывод, что запорный механизм каждый раз ведет себя по новому. И исключительно по своей прихоти открылся теперь, выбрав новое положение воображаемой оси вставленного ключа в своей системе координат. Оперуполномоченный выругался. Мы зашли в кабинет. Обстановка меня ничуть не удивила: три стола, покрашенные на фабрике в цвет детских экскриментов, шкаф с двумя неровно торчащими словно крылья у раненой птицы дверцами. Только на двух столах из трех стояли компьютеры, органайзеры, да лежали стопками сантиметров в пятнадцать сложенные не очень ровно бумаги. Поверхность последнего стола, самого ближнего к двери, одиноко блестела натертой локтями рубашек и свитеров плоскостью. В углу слева от входа стоял огромный металлический двухкамерный сейф. На дверце верхнего отделения висел на куске где то раздобытого магнита несколько потрепанный листок с датами и стоящими напротив них фамилиями. Что я ожидал увидеть и не увидел, так это развешанных вдоль стен при помощи кривых иголок и круглых кнопок плакатов из прошлого. На этих произведениях агитационного искусства говорится о непреложном соблюдении дисциплины, сохранении от врагов государственной тайны, о неизбежности наказания, отсутствии судимости у читающего только лишь в силу недоработки сотрудников правоохранительных органов и масса подобного. Взамен этого на подоконнике между стоящим слева от него электрическим чайником с открытой грязной крышечкой и лежащими справа картонными папками с документами сурово замер в гипсе образ Феликса Эдмундовича Дзержинского.
— Присаживайся, — бросил мне небрежно один из парней. Сейчас они все сняли с себя верхнюю одежду, и я смог разглядеть их лучше. Тот, что обратился ко мне, был крепок в плечах, но в его пухлых щеках и мягком не смотря на все старания взгляде не было ничего, кроме как желания быть не тем, кем он являлся на самом деле. Это мое замечание вместе с обостренным чувством гордости толкнуло меня изнутри приливом крови к мышцам лица.
— Присаживайтесь?! — уточнил я. — Мы, кажется, не знакомы с вами. И переходить на ты в обращении со мной, особенно учитывая обстоятельства вашего появления в моей жизни, точно не стоит.
Мой вызывающий взгляд на собеседника несколько его обескуражил. Но ненадолго. Затем он, собравшись, сжал свои одутловатые кулаки с нетронутыми костяшками пальцев и двинулся на меня. Его порыв был немедленно остановлен тем, кто еще около моего подъезда показался мне старшим из них.
— Андрей, успокойся. Пойди, пожалуйста, сходи к Виталию Олеговичу. Доложись, что мы приехали. А потом дуй к дежурному следаку. Определись там с ними, кто будет заниматься.