— Миша, едем, в городе приведём тебя в божеский вид.
Ну да, в таком виде показываться вождю не комильфо
И вот Артузов сел за руль своего пепелаца, и мы рванули (ну очень медленно) в сторону столицы. Дорога тут была не очень. Места я не узнавал, до какого-то момента, пока не проехал мимо здания очень мне почему-то знакомого. Потом только понял, что Миша писал об этом месте. А я читал о нём. Это и есть та самая усадьба, в которой Ильич провёл свои последние годы. Сама усадьба открылась на каких-то пару мгновений, но мне этого было достаточно. Показалась, и скрылась за разросшимися деревьями старинного парка.
(Дом А. А. Дурасовой в усадьбе Горки)
Значит, мой санаторий тоже расположен в Горках, или около них. Интересно. Небольшая ведомственная дача. Очень интересно. Насколько я понимаю, в санаторий для меня, любимого, она превратилась вынужденно или же ее используют как место восстановления агентов ИНО? Не тюрьмой же она тут служит, хотя и эту возможность отбрасывать не стоит. Интересно, для чего же ее использовали до сих пор?
— Миша, у нас, в ведомстве Мироныча завелась большая жирная крыса. — неожиданно начинает Артур, стараясь не отвлекаться от дороги. Она тут не очень. Говорят, при Ленине ее чуток подшаманили, поскольку к Ильичу катались попеременно все руководители партии и правительства. Поэтому Артур кидает мне короткие предложения, неужто вспомнил, что краткость — сестра таланта, хотя и нелюбимая?
— Благодаря тебе мы на неё смогли внимание обратить. Не то, что ты подумал, искали, найти не могли. Ты — получился триггер. Правда, никто не ожидал, что тебя спрячут в тюрьме. У железнодорожной охраны своя есть. Конторка в конторе получается.
— И кто?
— Выдвиженцы Ягоды. Да ты сам это почувствовал. На своей шкуре.
Это верно, шкуру мне эти «выдвиженцы» попортили знатно. Отомстить хотелось бы… но в пытках я не силён. Пусть лучше этим занимаются профессионалы. Кто чему учился, так сказать.
— Артур, а обязательно было меня…
— Миша, мы никто этого не ожидали. Поверь, тебя пытались найти. Хорошо искали. Привлекли максимум людей. А ты в это время был у нашего ведомства в руках, только под чужим именем. Миша, извини, могли бы раньше тебя выдернуть, даю слово чекиста, выдернули бы.
Я пожал плечами в ответ. А что тут скажешь, приходится верить. Нет, вериться с трудом. Но приходится.
— А ниточки потянулись вверх. Начальник транспортного отдела. Но он — только проводник. Главный засел повыше. Коминтерн. Пятницкий. А от него потянулся след к Зиновьеву. Может быть, тебе Сам это расскажет. Я не уверен.
А уж как я не уверен! Уууу!
— Миша, как только тебя обнаружили. Я сразу организовал операцию по спасению.
— На какой день?
— На третий. Миша, нужна была разведка. Потом подтянуть надежных людей. Мы к тому времени поняли, что крыса в НКВД. Надо было брать и ее, и подельников.
— Я понял, Артур, проехали. Скажи, какая у нас всё-таки программа? Покупки, потом жратва? Я из-за поездки обед пропускаю. А там котлету дают. С гречкой или картофельным пюре.
— Ты, Миша, в своем репертуаре. Сначала куафюр!
До центра столицы мы так и не доехали. А остановились у небольшой парикмахерской, с неприметной вывеской, на которой значились ножницы.
— Артур. Я уже был у моэля[2] в детстве. Зачем еще и сейчас? Мне дорог каждый миллиметр!
— А? Чего? –не въехал Артузов. Заработался, бедняжка!
— Ну ты меня привез на обрезание, судя по вывеске!
Артур отвесил мне подзатыльник.
— Дурак ты, Кольцов, и шутки у тебя дурацкие! Тут последний мастер куафюра в столице проживает. Мужского куафюра. К нему половина аристократов до революции бегала.
— А сейчас что, бегает половина гегемона? — с самым невинным видом интересуюсь, за что получаю еще один подзатыльник и меня вталкивают в двери.
А тут довольно приятно. Чистенько, пахнет хорошим дорогим парфюмом. За креслом вижу невысокого соплеменника Кольцова, которому уже лет семьдесят. Правда, руки евойные не трясутся, никаких признаков старческого маразма или Альцгеймера сходу не видно.
— Мордехай Моисеевич, прошу вас, надо сделать из этого чучела человека.
— И как всегда, вы, Артур, спешите и у вас нету времени на поговорить…
Артузов пожимает плечами, а я понимаю, что репутацию Христиановича необходимо спасать. Лицо куафериста отражает вселенскую скорбь. Я быстро состраиваю такую же физиогномию, дабы видом своим не приводить нашего выдающего специалиста в расстройство. А то все эти великие мастера — тонкие и эмоционально нестабильные творческие личности.