— Я не помню, — много-много раз потом отвечала Катенька на допросы мужа, как она следующим днем оказалась у Мишариных. — Может быть, Нина позвала.
Нина ее в тот день не звала, а ночь была бессонной, не привыкший к бабушке Вовик весь вечер вел себя беспокойно, а до рассвета кричал отчего-то, совсем как теперь вечерами непонятливый Александр. Она пришла сама, не понимая, почему не прийти не может, чего больше было в том его взгляде: восхищения, покорности или власти.
А Нина была дома, она года два уже тогда не работала, считая, что только так женщина может осуществить свое право быть женщиной: не работать, вести дом, следить за собой, ухаживать за мужем и детьми, если они есть, и заниматься самообразованием. Нине, как всегда, все было просто и ясно, на зарплату Мишарина вдвоем они жили безбедно, она была дома и в ударе, щебетала без умолку и только о том, какой у нее замечательный брат, всего ей накупил и все бытовые приборы отремонтировал, Мишарина ведь не допросишься, у них с Гурьяновым только работа на уме, у людей уже пять вечера, а у них то конец квартала, то нехватка материалов. Она тут же достала подаренное братом блестящее вечернее платье и заставила Катю примерить его.
— Витя! Витя! — Нина захлопала в ладоши, когда Катя оказалась в длинном прохладном и просторном платье. — Иди скорее сюда! Посмотри, какая у нас Катюха!
— Она не Катюха. — Он появился неожиданно, он мог, наверно, вообще не выйти из кухни. — Она Катенька. — И она бросилась в кресло, словно хотела спрятаться в нем, ее никто еще не называл Катенькой, и она сама не знала, что ей всегда этого хотелось.
— Вы так посидите, ладно? — Нина закружилась по квартире. — А я за хлебом сбегаю. Вдруг Мишарин все-таки придет, а у меня хлеба нет.
Но пришел Гурьянов, почти сразу. Входная дверь была незаперта, он стоял на пороге гостиной, а Виктор Владимирович протягивал ей цветы:
— Вам к этому платью цветов не хватает.
И власть, восхищение или мольба, она понять не успела, она смотрела на взъерошенного, вспотевшего Гурьянова, с прилипшей ко лбу половиной чуба, в грязной спецовке, такого большого, сильного, такого маленького и несчастного, и не выпускала из руки двух сиреневых маленьких, тронутых заморозком хризантем на одном стебельке с засохшими буро-коричневыми, колющимися листьями.
Когда Гурьянов выскочил, она боялась, что Виктор Владимирович встанет из кресла и подойдет к ней или начнет что-нибудь говорить, она не смела взглянуть на него, она смотрела на скользкое, с глубоким вырезом платье на себе и понимала, что вполне заслужила того, чтоб он подошел к ней, облапил и подмигнул.
Он не подошел и ничего не сказал. А дома Гурьянов перебил всю посуду и даже пластмассовую хлебницу истоптал до мелких осколков, потом, закрывшись в туалете, долго плакал.
Но все прошло, и снова пришел октябрь, и он опять приехал, лишь на вечеринку к Мишариным Гурьяновы больше не пошли, хотя Нина усиленно звала и повода не скрывала, они должны были посмотреть снятое год назад кино.
— Тогда мы к вам потом придем, — подвела итог Нина отказам Катеньки. — Должны ведь вы посмотреть кино про себя. — И засмеялась над Гурьяновым: — А ты будто ежа проглотил или план завалил.
Гурьянов молчал, Возик орал вечерами, а Катенька была счастлива, понимая, как она права, и считая себя виноватой. Она пыталась разговаривать с мужем, вспоминала вслух, как все замечательно у них начиналось. Как молодой специалист, Гурьянов год изнывал в захолустном, по его мнению, Молвинске, пока не сломал ногу и не попал в больницу. За ней он хромал по пятам целых три месяца и, как только отбросил костыли, сделал ей предложение. Ей не было восемнадцати, он добился разрешения, и в свадебном наряде она была так же хороша, как и в белом халате.
Гурьянов молчал, о чем-то думал и перешел с сигарет на папиросы. Но гости так и не пришли, а он позвонил ей на работу перед самым отъездом:
— Вы придете меня проводить?
На перроне было ветрено, летели первые снежинки. Его провожали Нина и другая сестра, молодящаяся особа лет тридцати пяти, она все время как-то подфыркивала и смотрела на Катю по-птичьи, склоняя голову то на одно, то на другое плечо. И Кате было холодно, она была тут абсолютно лишней, отвечала невпопад, улыбалась через силу. Он отошел в сторону, и Нина подтолкнула ее следом за ним.