Мой зеленоглазый принц одним взмахом руки оставляет позади себя целые поля орхидей, мерцающих в первозданной мгле.
Мой принц – демиург.
Он может все, но ему ничего не дано. Он все познал и, главное, – не потревожить в нем биение творческого пульса, не нарушить момент вдохновения, ибо он способен выразить словами нечто...
Пока я сплю – он что-то создает, когда я просыпаюсь – он уже витает совсем в иных сферах...
Я не вижу его днями, неделями, я переживаю...
Ухожу от нелюбимого мужа, бросаю неудобную работу... Бегаю по всему городу, собираю информацию, свожу множество сущностей воедино, и каждую минуту не перестаю думать: «А как он там, вообще…».
А он вообще предпочитает быть в одиночестве... И меня утешает лишь мысль, что он вообще существует где-то здесь, живет... и дышим мы с ним одним воздухом.
* * *
Я думаю, что завтра будет светить солнце и будут улыбаться дети. Завтра я обязательно встречу его и буду слушать с замиранием сердца...
Когда-нибудь наступит день, который вознаградит всех жаждущих и ждущих – исполнением желаний.
Когда-нибудь все наладится, но мы будем вспоминать это время как эпоху больших ожиданий, когда, несмотря на все неимоверные ситуации: голод, холод, страх перед будущим, – нас согревала надежда на встречу с Судьбой, когда каждый себя проявил в меру своих способностей, когда люди сняли маски и каждый товар получил свою цену, кроме настоящего.
Настоящее было так дорого, что уходило почти даром. А любовь была бескорыстной, ибо ни он, ни она – ничего не имели, зато сбросили невидимые цепи и были искренни друг перед другом.
«Твои глаза – трясины рока…»
Однако, все преходяще. Дальше дела пошли наперекосяк. Пока длились двухнедельные праздники – я места себе не находила. Наконец, решилась – пятого числа опять совершила поход в «убежище», цель у меня была журналы передать (тешила себя мыслью, что мы все равно вклеим Колину новеллу), естественно, редактор поместил на этом месте рецензию на книжку стихов небезразличной ему Лапкиной, вследствие чего массу претензий высказал один поэт-динозавр: «У меня четыре книги за этот год вышло, в том числе и в этом издательстве, где Лапкина опубликовалась, – а вы моим книгам ни строчки не уделили. Впрочем, можете не обращать внимания на меня, старого поэта: если я безразличен такому поэту, как Е. Параноиков, то и мне безразличен такой поэт, как Е. Параноиков».
– Да, помилуйте, – говорю, – я не имею сейчас к этому никакого отношения, в «Византийском ангеле» я вообще – фигура декоративная, и вообще, я с Параноиковым развожусь.
– А как с ним связаться?
– Да никак – только через меня.
– А как же он издает журнал, если не имеет телефона?
– Из автоматов звонит.
Вот такой нелепый был разговор. А я хотела от всех убежать, а видеть только его, его, его...
* * *
Были сумерки, кое-где в окнах уже горел свет, но в Колиной комнате было темно, и я подумала, что если его нет дома, то я оставлю записку и уйду до следующего раза.
Но когда я поднялась на третий этаж, то случайно обратила внимание, что дверь его комнаты открыта, и оттуда вышла женщина, – правда, она направилась в противоположную сторону и не заметила меня. Но я подумала, что сейчас, возможно, время не для деловых бесед – и ретировалась.
Кажется, это была всего лишь соседка. Мне-то абсолютно фиолетово было, что там соседки судачат обо мне. Но вот каково Коле выкручиваться? Кстати, женщины к нему ходили постоянно: сестры, племянницы, жена, дочка – его «маленький гарем». Но мне было бы весьма неприятно, если бы его жена что-либо заподозрила, потому что она, наверное, не смогла бы оценить просто как женщина всю высоту моих чувств.
* * *
Ольга корпела над корректурой, уткнувшись локтями в стол, когда скрипнула дверь и на пороге появился запыхавшийся Николай с пакетом в руках.
Ольга попыталась сделать вид, что не заметила его прихода, пока Николай неспешно выгружал содержимое пакета на стол: бутылку красного массандровского портвейна и килограмм апельсинов.
– Вот, я купил.
Ольга сощурила глаза и процедила:
– Молчал бы уже, – «купил». Коля, ты такой «щедрый» – ты меня изредка «побалуешь»! Принес, и ладно.
«И так всегда», – с тоской подумал Николай, нервно озираясь по сторонам, словно стены могли выступить свидетелями в его защиту.
Впрочем, это началось не вчера и не два года назад. С самого начала супруги как бы играли в привычную с юности игру. Ольга не любила Николая, а Николай не понимал Ольгу. Но она привлекала его своей природной женственностью, с ней он чувствовал себя в безопасности. Ибо, невзирая на наносное эстетство и проявление любопытства к «кастальским играм», Николай внутренне побаивался сложных, изысканных женщин, коварных светских обольстительниц, что ни говори. А в Ольге он был уверен: не предаст, потому что слишком многое их связывает.