Карась, взревев, схватил меня за ухо и, раскидывая стулья, поволок на сцену.
– Пой, сука! – брызгая слюной, заорал он. – Я сказал петь! Где оркестр и балет?! Может, кто-то еще откажется работать?! Ну, кто смелый, подходи!
Ударившись головой о стену, я съехала вниз. На обнаженное плечо из надорванного уха потекла кровь. В зале воцарилась тишина. Затихла музыка, прекратился смех. Братки во все глаза уставились на Карася, ожидая продолжения. Девчонки из кордебалета испуганно жались в стороне. Из кухни выглядывали бледные официанты.
Карась подошел ко мне вплотную и сквозь зубы процедил:
– Даю тебе ровно десять минут для того, чтобы привести себя в порядок и выйти на сцену. Ты меня поняла?
– Поняла, – со слезами на глазах кивнула я и, опустив голову, поплелась в гримерку.
Карась бросил грозный взгляд на девчонок:
– Кто не хочет работать, пусть сделает шаг вперед.
Девчонки, потупившись, опустили глаза.
Как только Карась ушел, я бросилась к Любке на шею и зарыдала. Вокруг меня тут же собралась толпа сочувствующих. Кто-то ловко обработал мое пострадавшее ухо зеленкой, кто-то помог стянуть окровавленное платье и надеть новое, кто-то сунул под нос нашатырь, а кто-то услужливо протянул полный стакан текилы.
После текилы я наконец пришла в себя. Любка припудрила мне лицо и слегка оттенила веки. Затем, посмотрев на разбитое ухо, из которого по-прежнему сочилась кровь, тяжело вздохнула:
– С ухом ничего не поделаешь…
Залепив ранку пластырем, она протянула мне шляпу с большими полями, позаимствованную у поварихи.
– На, бери. Сегодня придется петь в этом убожестве. Не выйдешь же ты на сцену как больная из травмы…
– Да хоть в котелке, – махнула я рукой. – Мне уже нет разницы.
Через несколько секунд заиграла музыка, и я, заметно пошатываясь, вышла на сцену. Смотреть в зал было, мягко говоря, неприятно. Половина братков, упившись до бесчувствия, спала, уткнувшись головой в салат. Другая половина с расстегнутыми до пупа пестрыми рубахами и приспущенными штанами гонялась за привезенными на заказ полуголыми девицами, визжавшими так, что пения моего не было слышно. Карась, посадив к себе на колени одну из проституток, со слоновьей настойчивостью тискал ей грудь. Девчонка с выпученными от страха глазами, казалось, боялась дышать.
С трудом дотянув номер до конца, я без сил уползла за кулисы и наткнулась на сникшего Максима.
– Беспредел какой-то, – испуганным голосом произнес он. – Эти скоты, наверное, забыли, где находятся! Здесь ведь не сауна, а дорогой престижный ресторан!
– Что ты хочешь – субботник…
Услышав, как в зале закричала одна из проституток, я вздрогнула.
– Такого еще никогда не было, – побагровел Максим. – Это же не притон! Прямо ни в какие ворота не лезет!
– А ты выключи свет. Ты здесь за шторкой стоишь, а мне приходится на все это со сцены смотреть. Я же не могу во время номера потолок разглядывать! Лучше уж в полной темноте выступать! И им хорошо: когда света нет, трахаться удобней.
– Ты – золото! – Максим чмокнул меня в щеку и быстро защелкал рубильниками. Свет в зале погас, лишь на сцене осталась небольшая подсветка.
Закончив наконец программу, я хотела было уйти в гримерку переодеваться, но тут к рампе подошел на удивление трезвый Макар с роскошным букетом алых роз. Судя по всему, в оргиях он не участвовал.
– Это мне? – удивилась я.
– Тебе. Ты очень хорошо поешь.
– Спасибо…
– И это тоже тебе. – Улыбаясь, Макар протянул две стодолларовые бумажки.
– С чего бы это?
– Слушая, как ты поешь, я получил намного больше удовольствия, чем если бы напился как скотина. Считай, что это чаевые за прекрасное пение.
– Ты что, Макар, к моей женщине пристаешь? – раздался из темноты ревнивый голос Карася.
– А я и не пристаю. Я просто подарил твоей женщине цветы.
– Верунька, ты здорово пела! – Карась появился рядом с нами, даже не потрудившись надеть штаны.
– На тебя смотреть противно, – не выдержав, скривилась я. – Хоть бы людей постеснялся, урод!
– Мой ресторан, что хочу, то и делаю! Все, Веруня, мы с пацанами уезжаем, а вы тут марафет наводите.
«Чвок», – долетел до меня смутно знакомый слабый звук. «Стреляют», – услужливо подсказало возбужденное сознание. «Чвок, чвок», – дважды пропело над моей головой. «Чвок», – прозвучало в четвертый раз, и шляпа слетела.