— Но он же уволился и исчез! Сбежал, скотина, неизвестно куда, хотя больше всех виноват. Исчез, а нам отдуваться!
— Они его найдут. Если уже не нашли, — со спокойной уверенностью возразил Ян Петрович.
Клара Яковлевна встала и произнесла решительно.
— Все же нельзя так покорно ждать, пока тебя отволокут на бойню. Вы как хотите, но я считаю, необходимо хоть что-то предпринять.
— Воля ваша, — безразлично ответил Ян Петрович, который, судя по всему, уже принял какое-то решение и подвел под него нравственное обоснование.
Приуставшая за трудовой день Москва купалась в тихом, теплом и нежном вечере.
Даже трамваи под окном тормозили перед остановкой без обычного остервенелого скрежета.
Перегнувшись через подоконник, Борис посмотрел на улицу, подумал, что в последний день весны неплохо бы прогуляться, но потом обернулся и сказал:
— Твой план относительно Яна Петровича я одобряю. Детали потом разработаем. А что будем делать с остальными двумя прощелыгами, Кларой и Ломакиным?
Аркадий развалился в кресле перед телевизором, почесал затылок и ответил, медленно выговаривая слова:
— Ага… Клара Яковлевна. Я еще о ней всерьез не думал. Но женщины, Боря, всегда более уязвимы. Сложнее другое: куда исчез каратист, дзюдоист и мастер спорта, наш сенсей Ломакин Виктор Львович?
— За это не волнуйся, я его найду, — уверенно ответил Борис и шагнул от окна к столу, на котором зазвонил телефон.
— Слушаю! — произнес он в трубку, помолчал, нахмурился, лицо его вытянулось в гримасе крайнего удивления и он выкрикнул: — Кто, вы говорите? ДОЧЬ КЛАРЫ ЯКОВЛЕВНЫ ВОЛЫНСКОЙ? Так! И какого черта тебе надо?! — Борис помолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили, потом сказал резко: — Так, значит, ты уже и мой адрес знаешь?.. Даже внизу стоишь? А мама твоя где стоит, рядом? Нет мамы? Ну что ж, подымайся, четвертый этаж.
Он бросил телефонную трубку и в яростном недоумении посмотрел на Аркадия.
— Нет, Аркадий! Это бесконечно подлые и бесстыдные люди! Клара послала к нам свою дочь — просить пощады за маму! Как тебе это нравится? Ах, черт, если б она деньги принесла! Я бы ей их в глотку затолкал, в самое грызло!
— Ага, — Аркадий дернулся, поднимаясь с кресла. — Я, пожалуй, пойду. По общению с дамочками ты больший специалист.
— Куда собрался?! — взвился Борис. — Это не дамочка, а дочь врага! Аркашка, щука сама лезет в сеть! Не увиливай, черт тебя дери!
Аркадий заколебался, поморщился и сказал брезгливо.
— Боря, так ведь она сейчас рыдать начнет, слезами обливаться, прощения за мамочку просить. Мне все это противно.
— Пусть плачет! А мама визжать и рыдать будет! — свирепо отрезал Борис. — Садись и молчи, наблюдай и делай выводы. Работу с материалом оставь мне!
Аркадий плюхнулся в кресло, критически глянул на друга и заметил:
— Ты бы хоть из своего грязного халата вылез. Все же молодая девица с визитом идет.
— Еще чего! Она ко мне идет, а не я к ней! И халат у меня не грязный, а поношенный.
Аргумент в защиту халата был сомнительный. Ношеным он числился лет пять назад, а сейчас даже первозданный цвет потерял.
Но в зеркало Борис все-таки глянул — провел мужским жестом по бритым щекам, взял расческу и причесался. И тут же услышал за спиной тихий ехидный смех.
— А что, Боря, ежели дочка пошла в мамочку, то она, должно быть, «аппетитный помидорчик», а?
— Я из этого помидорчика все соки выжму! К тому же, по твоей теории, красивые женщины беззащитнее уродин.
— Не забывай, — с неожиданной строгостью сказал Аркадий, — лично она ни в чем не виновата.
— Не забуду. Ага! Явилась! — услышав звонок, он решительно шагнул в прихожую, на ходу туго запахнув длинные полы истрепанного халата.
Через несколько секунд вернулся, грохнулся в кресло и, задрав ноги на журнальный столик, гаркнул:
— Входи, чего там стоишь?
— Я тапочки ищу… — послышался из прихожей девчоночий голос.
— Какие еще тапочки?! — заорал Борис. — Ты что, в мещанский дом пришла, что ли? Входи, в чем пришла, достаточно ноги о половик вытереть.
Она вошла в комнату неровным, испуганным шагом и остановилась у стола, чуть покачнувшись на высоких каблуках. Невысокая и тоненькая, натянутая как струна, внешне совсем еще девчоночка, но со взрослыми, тревожными глазами. Не такая красавица, как мама, но очень своеобразная, с примесью восточной крови. Она прервала затянувшуюся паузу, с трудом выговорив срывающимся голосом:
— Я знаю все… И про вас, и про маму.
— Отрадно слышать! — изображая презрительный смех, подхватил Борис. — Но начнем с того, задрыга, что надо бы представиться приличным людям. А потом объяснишь, все ли ты про нас знаешь.