Хорошо, — оборвал ее Аркадий. — Помимо защиты будешь вести протокол.
— Совсем рехнулся! — убежденно сказан Борис. — Да этот протокол в случае чего превратится в компромат! Зачем еще бумаги оставлять?
— Ты меня все еще не понимаешь. Мы уже не мстим, а судим, — терпеливо пояснил Аркадий. — Судим за все преступления по совокупности. Включая изнасилование Дианы, поскольку это практически изнасилование. А эта бумага, ты прав, может потопить нас, но в известной степени и спасти. Едем. Мы уже опаздываем.
«Мерседес» чемпиона был не из новых, но завелся почти сразу.
В сгущающихся сумерках они покатили по Рязанскому шоссе, но на выходе за черту столицы их остановил пикет ГАИ. Однако оба милиционера (один с короткоствольным автоматом на шее) тут же узнали Витька — они оказались почитателями восточных единоборств и никаких крупных соревнований не пропускали, смотрели их хотя бы по телевизору. Не заглядывая в его документы, пожелали успехов во Франции, чемпионский пояс на халат и отпустили с миром, посоветовав ночью на дороге быть поосторожней.
Около одиннадцати въехали в деревню, которая уже почти полностью потеряла свое крестьянское лицо, поскольку была отдана на откуп москвичам, а те почти начисто снесли старые дома и понастроили коттеджей.
Седьмую линию нашли почти сразу.
Дом № 42 оказался на самой окраине, стоял за солидным забором и при тяжелых воротах. Правда, в них была врезана калитка, она была чуть приоткрыта, словно приглашала гостей входить запросто.
Низкие тучи накрыли небо, было уже темно, ветрено и зябко. Во всей бывшей деревне светились только редкие окна — день был будний, московский дачник разгуливает по своей фазенде только в уик-энд.
У соседей Ломакина не светилось ни одного окна. Казалось, что и в его доме никого нет.
Но когда они прошли сквозь калитку, то увидели, что одно окно, самое крайнее в доме, светится. К дому был пристроен длинный и большой сарай. В сарае тоже горел свет, что было видно сквозь приоткрытую дверь.
Они молча поднялись на крыльцо, Борис увидел на косяке кнопку звонка и, не раздумывая, нажал на нее.
Гулкий колокол явственно прогремел внутри дома.
Но никто не поспешил навстречу гостям.
— Хотел бы я знать, где собака-зверь? — спросил Аркадий тихо и тускло.
Ему никто не ответил. Борис выругался и нажал на звонок вторично, не снимая пальца с кнопки добрую минуту.
Никаких результатов. В доме стояла тишина. Только метрах в пятидесяти залаяла какая-то чересчур чуткая собака.
— Что еще за номера, заснул он, что ли?
— Может быть, — согласился Аркадий. — Пойдем через пристройку, там открыта дверь и свет горит.
— Что-то мне это не нравится, — сказал Витек и скинул с плеч кожаную куртку. Он хотел показать, что готовится к жаркой схватке, но Аркадий уже видел, а Инна чувствовала, что чемпион-каратист в изрядной степени растерял свой боевой пыл, нервничает и трусит. Роль, которую он взял на себя, по зрелом размышлении понравилась ему значительно меньше, чем при первом рассмотрении.
Все это мальчишество, подумал Аркадий, пережитки детства, и лучше всего сейчас уехать домой, плюнув на все.
Скорее всего, так же рассуждали и остальные, но проявлять робость на виду у всей компании никто не решался; они двинулись вдоль дома к пристройке.
— Ой! — крикнула Инна через несколько шагов и шарахнулась в сторону, но споткнулась на высоких каблуках и упала на землю. Борис рванулся к ней, потом посмотрел в ту сторону, куда глядела и она широко раскрытыми глазами.
В темноте было видно какую-то белую тряпку, висевшую над землей. Борис шагнул и присмотрелся.
Белым брюхом светилась собака, повешенная за шею на веревке, около своей будки. Длинная, с могучей пастью овчарка. Язык у нее вывалился и свисал между крупных клыков.
— Вот тебе, Аркаша, и собака, — проговорил Борис. — Все это мне не нравится.
— Обратной дороги нет, — почти пропел Аркадий, неторопливо дошел до дверей пристройки, широко раскрыл их, осмотрелся и вошел внутрь. За ним шагнули и остальные.
Сарай оказался съемочным павильоном. Во всяком случае, из него пытались сделать таковой. В тусклом свете контрольной лампы в центре павильона красовалась огромная кровать со смятым бельем. Именно на этой кровати с высокими спинками и демонстрировала свое искусство невеста Витька.
Он узнал ложе и выругался сквозь зубы.
Но в павильоне никого не оказалось, а дверь из него в дом была распахнута настежь.
— Ломакин! — гаркнул Борис и не получил никакого ответа.