Оба соскучились по езде, по своим бешеным мотоциклам, по пьянящему счастью скорости и ощущению той свободы, которая приходит при стремительном полете над серой лентой дороги. Они откровенно хулиганили, выписывая на пустом шоссе зигзаги, выскакивали на встречную полосу движения, на пригорках делали длинные и рискованные прыжки и поднимали машины на заднее колесо.
У опущенного шлагбаума перед железнодорожным переездом они остановились и откинули с лиц забрала своих шлемов. Борис крикнул возбужденно:
— Не чувствую задницей машину! Совсем отвык!
— Притрешься через сотню километров! — смеясь, ответил Аркадий.
Грузовой состав, звонко стуча колесами по рельсам, миновал переезд и стих вдали. Бревно шлагбаума поползло вверх. Оба мотоцикла вздыбились передними колесами и рванулись вперед.
С гладкого асфальта трассы они свернули на грунтовую дорогу, не притормозив, так что прошли поворот под большим углом наклона.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, роса на траве подсохла, и когда мотоциклы покатились по песчаной дороге, за ними потянулся длинный желто-серый шлейф пыли.
Впереди показалась водокачка, чуть выше, на пригорке — полуразрушенная церковь, а между ними небольшой поселок.
Они остановили пышущие жаром мотоциклы около покосившихся ворот, слезли с седел, скинули шлемы и оглянулись.
Поселок едва просыпался — была суббота и даже крестьяне не спешили в поля.
Борис заглянул через забор. На подворье перед небольшим аккуратненьким домиком никого не было видно.
У собачьей будки, прижатой к высокому крыльцу, прогнила и провалилась крыша, видать, собак здесь давно не держали.
Из-за дома послышались звуки мерных рубящих ударов.
— Анна Федоровна! — крикнул Борис. — Это мы!
Ему никто не ответил, удары не стихали.
— Пошли, — сказал Аркадий и открыл калитку.
Ориентируясь на звуки, они обогнули угол дома, прошли мимо сарая и оказались под навесом.
Спиной к ним у длинного стола стояла широкоплечая, приземистая женщина. В ее фигуре ощущалась мужская сила. Перед ней на столе распростерлась уже обезглавленная туша свиньи. А голова лежала на земле, скалила зубы и, казалось, с улыбкой смотрела на мир слегка прикрытыми глазами.
Женщина продолжала разделывать тушу топориком с широким сверкающим лезвием. Она ритмично и сильно рубила по хрящам и позвонкам и каждый удар сопровождался коротким и резким хрустом.
— Анна Федоровна! — все с той же праздничной радостью в голосе позвал Борис. — Это мы приехали!
Женщина вздрогнула всем своим сильным, крупным телом, выронила топор, быстро наклонилась и подхватила его, а потом медленно повернулась.
У нее были совершенно пустые глаза, а на застывшем, как посмертная гипсовая маска, лице ничего не отражалось. Совсем ничего.
— Что случилось? — пугаясь ее мертвого взгляда и оседая, спросил Борис. — Ричард… Он еще не вернулся?
— Боря? Аркашенька? — она смотрела на обоих, словно пыталась узнать, воскресить в памяти эти лица и понять, чем же эти люди связаны с ней.
— Здравствуйте, Анна Федоровна. — улыбнулся Аркадий. — Мы вернулись. А Ричард, он что, где-нибудь задержался?
Аркадий уже понимал, что вопрос не имеет смысла, что Ричард не задержался и не мог задержаться…
— Ричард? — повторила она. — Нет. Не задержался. Он не вернется. Никогда больше не вернется. Никогда…
— Как это — никогда?! — Борис закричал от страха, кинулся к ней, схватил за плечи. — Как никогда не вернется?! Ему что, добавили срок?
— Нет, Коля… Его больше нет на свете.
Аркадий шагнул вперед, быстро и мягко отодвинул друга в сторону, тронул женщину за руку.
— Анна Федоровна, это мы приехали. К Ричарду. Это мы, Борис и Аркадий. Где Ричард?
Проблеск сознания мелькнул в ее глазах.
— Да, это вы… А Ричарда нет, он умер…. Руки на себя наложил… За две недели, за две недели до конца… До воли.
Она отвернулась и снова взмахнула топором, от сильного удара во все стороны брызнули холодная кровь и кусочки костей.
Но потом вдруг отбросила топор, повернулась и вновь пристально посмотрела на них.
— Да. Ведь это вы. Пойдемте в дом. Посидим, помянем…
В парадной комнате было тихо. Все трое подавленно сидели у скудно накрытого стола. В клетке, подвешенной у окна, прыгали по жердочкам два волнистых попугайчика и чирикали.
— Написали… Психическое расстройство. Глубокая депрессия, — сказала мертвым голосом Анна Федоровна, в ней уже все перегорело — и боль, и страх, и горе.