— Заболела она у нас. Поэтому в школу не пошла. Простыла, — рассказывает хозяйка. — Дом старый, щелястый. За ночь выдует — утром, как на дворе.
Начальник, который так и не назвал своего имени, с девочкой занялся. А мы просто отдыхаем. Бездельничаем. Я с девочки глаз не свожу — до чего прелестное создание. И глазки у неё умные, серьёзные. Как у взрослого человека. И я бы от такой дочери не отказался. Хотя раньше не задумывался о подобном.
— Дом такой ветхий, — продолжает свой рассказ хозяйка, — весь день топи — не нагреешь. Мы — квартиранты. А хозяевам это не нужно.
— Лена, — одёрнул жену лейтенант.
«До чего же она хороша», — восхищаюсь я и Леной. И Наташа лепечет что-то. Букварь, что ли, читает? Под воркующий баритон папы. Эх, хорошо-то как здесь! Уютно. Радиоприёмник на тумбочке, застланной вышитой салфеткой, помигивает кошачьим изумрудным глазом. И сочится из коричневого полированного красавца негромкая сладкая, как ягодный сок, мелодия.
Боже мой, насколько я от всего этого отвык! Непривычно. И со мной что-то неладное происходит. Горло сжал спазм. И я приказываю себе: крепись! Не опозорься. В лагере за такую слабость — засмеют. Издёвками до сумасшествия доведут. И я удержался. Протёр глаза платком — и всё. Успокоился. Подсчитал, что всего восемь месяцев прошло.
Мы съели полную сковороду жареной, с луком, картошки, умяли тарелку серого хлеба, выпили по кружке густого домашнего молока. Сало, разумеется, тоже не забыли. И размякли, разленились. Эх, остаться б здесь, побеседовать с этой маленькой чудесной девочкой, поиграть с ней. Да и хозяйка до чего же приветливая, щедрая. Но… Благодарим за угощение. Коля уже давно возится, что-то ему здесь не климат. Я извиняюсь. За причинённое беспокойство. Прощаюсь с Наташенькой. Она продолжает смотреть на нас не то что с испугом, но будто знает о нас что-то нехорошее. Конечно же, она понимает, что мы — зеки. Дети всё знают. Но, тем не менее, она говорит нам «до свидания». Во двор выхожу, озаренный её чистым взглядом. Взгляд из волшебного мира, называемого детством. Растаявшего навсегда.
Хотя работать жуть как не хочется, я во дворе предлагаю начальнику:
— Может, наколоть? И — в поленницу.
— Не надо. Я — сам. Утром. Вместо физзарядки.
— Ну смотрите. Коля, давай чурбаки в штабель сложим, а то не пройти.
Борщук, пересилив нежелание, начинает укладывать чурбаки рядком. Не перечит, не ворчит. Начальник нам тоже помогает.
— Пора, — говорит он. И смотрит на циферблат наручных часов.
Ну, пора так пора. Хотя мне уходить отсюда не хочется. Притягивает девочка с огромными «небесными» глазами. А может быть, васильковыми. С бледным хрупким личиком. Какое же это несказанное счастье — общаться с таким обворожительным созданием. Прекрасным, как нежный, белый цветок. Эх, что мы потеряли, чего себя лишили…
Разволновала меня эта встреча. И невольно в воображении возникали и таяли сцены из своей прежней — домашней — жизни. Которой, возможно, уже больше никогда не будет. Вспомнилась и Мила с её доброй и застенчивой улыбкой, с трогательными ямочками на щеках.
Взяв отчаянно заголосившую «кормилицу», я спросил, решился-таки:
— Гражданин начальник, скажите, пожалуйста, кем работает ваша жена?
Вопрос мой, вероятно, оказался неожиданным, и лейтенант, помедлив, сказал:
— Учительницей. А что?
— Просто так. Полюбопытствовал.
И я вспомнил довольно темноватую большую комнату с низким потолком и провисшей матицей, массивной печью посередине. И всё равно это жилище выглядело несравнимо… Да и что тут сравнивать! Наша жизнь — и вольная. Любая конура на воле лучше барачных «хоромов» в зоне.
Борщук, досыта наевшись, не выглядел таким злым. Как всегда. В масляно блестевших глазах его нежились лень и довольство. Такие редкие в его жизни.
Обратно мы отправились тем же путём. И в том же порядке. Коля, правда, хотел пристроиться сзади, но я настоял:
— Шагай передо мной.
Он не стал спорить. И это тоже меня успокоило. До вахты добрались без происшествий.
Пока не вывалились из будки вохровцы, Коля предложил с нагловатой прямолинейностью:
— Начальник, дров надо будет напилить или наколоть или чо, нас не забывай.
Офицер оставил пожелание Борщука без ответа.
В зоне, когда мы шли в бригаду, я пооткровенничал:
— А мужик-то он — ничего. Не жлобина. Человек — начальник.
Коля всё же счёл своим долгом опровергнуть:
— Мусор он и есть мусор. А баба у его — гарная. Что надо баба. Цимус. Пофартило гаду.
— Зачем ты его так. Он же тебе добро сделал: накормил, обогрел.