— Получишь. По закону. За самогоноварение.
И добавил:
— Не таких чистоделов раскалывал. До самой задницы.
И опер с невиданным рвением и щепетильностью перевернул и перещупал всё, что оказалось в мастерской. И обыскал всех присутствующих. Лично. И взмок ещё пуще.
— Да вы шинельку-то свою пристройте вот сюда, на крюк, — предложил сочувственно Андрей Иванович. — А то по́том изойдёте.
Опер разделся. Мастер снял с крюка висевшее на нём шмотьё: засаленную телогрейку, залатанные ватные брюки, продранный фартук — всё это тряпьё пылилось годами. Как же — лагерное имущество. Материальные ценности. На место этого богатства опер водрузил шинель и нацепил фуражку.
Теперь каждый раз, когда узкая физиономия опера, похожая на колун, возникала в дверном проёме, Андрей Иванович широко улыбался, приветствовал забавного служаку, вставал и освобождал для начальственной одежды ставший почти персональным крюк. Его так и назвали: оперов крюк.
— Не надрючивайте свою вшивоту на оперов крюк, — предупреждал Андрей Иванович подмастерьев. — Начальство уважать надо.
И лукаво улыбался, щурясь.
Шли дни, а тайник не обнаруживался.
— А может быть, и нет ничего такого, что вы ищете? — подначивал опера зек.
Опер, это было очевидно, вовсе потерял самообладание. Он принёс выдергу — и доска за доской поднял пол. Под хихиканье сапожника. Искать больше негде. За день до того по приказу опера разобрали печь — до основания.
Выгнав всех из землянки, опер принялся уговаривать старого зека, чтобы тот раскрыл свой секрет. И Андрей Иванович смилостивился над всемогущим и грозным начальником, посулив посвятить в тайну. Но не раньше, чем выпулится за лагерные ворота со справкой об освобождении.
Если б это было в его возможностях, опер выдал бы справку незамедлительно. Но до окончания срока оставалось около месяца.
Андрей Иванович, вроде бы шутя, признался, что посасывает бражонку более трёх лет. И удивлялся, что насморк у старшего лейтенанта прошёл лишь недавно.
Опер, хотя и не верил ни единому слову зека, всё же принял к сведению признание «ярого алкоголика» и проверил всех старых сотрудников лагерной администрации на предмет: вдруг мастера выпивкой снабжает кто-то из вольнонаёмных, ведь за зоной брагу варят едва ли не в каждом бараке. Но и эта версия не подтвердилась.
Тем временем о «поединке» узнали не только все зеки, но и сослуживцы опера. И кое-кто из них интересовался у опера, как продвигается дело и когда он обнаружит «бутылку Бороды». Старлей стал почти посмешищем. А Борода — фольклорным героем. Факт оставался фактом — никто не знал, откуда он добывает выпивку. Никто.
Старший лейтенант, много лет подвизавшийся в лагерной системе, понимал, что на карту поставлена его профессиональная честь. Поэтому действовал энергично и изобретательно. Он попытался перевести мастерскую в другое помещение. Но его в этом мероприятии почему-то не поддержало лагерное начальство. Видимо, сочли эту акцию за самодурство. Не исключаю, что начальство, а опер многим был ненавистен, за всеми подсматривал и подслушивал, под всех копал, так вот, начальство злорадно наблюдало за его метаниями. Старший лейтенант за несколько недель осунулся и пожелтел, потому что нещадно курил и весьма болезненно переживал столь неудачно повернувшееся для него расследование. Он целый день вообще в зоне не появлялся, когда один блатарь бросил ему в лицо:
— Какой ты на хрен опер — бутылку у Бороды не можешь найти. А она у него между яиц висит.
Блатаря он не трюманул — нужная в лагере персона. Пока.
В этот раз старший лейтенант очень доброжелательным тоном, без всякого нажима голосом, почти шутя предложил Андрею Ивановичу: тот до последнего дня пребывания в зоне будет безнаказанно употреблять алкоголь, в разумных, разумеется дозах, не до зелёных соплей, а он обещает, что никого не тронет, «не поволокёт по кочкам», только пусть он признается, от кого получает запретное зелье.
— Э, нет, гражданин начальник. Унас уговор: получу справку — тады…
Опер предпринял ещё одну отчаянную попытку — в мастерской по его приказу безвыходно ошивался надзиратель. Но наступал отбой, мастер заканчивал многотрудную свою работу, молился и укладывался на свой законный топчан. Перед тем он выпроваживал и надзирателя. И закрывался в землянке.