— «Зелёные» за беспледел с ноза воловского не солвутся, — посулил Витька. — Всех будем лезать… Никуда они не выплыгнут. В одном лагеле.
Да, есть такой обычай у урок — мстить. За тысячи километров отыщут, в тридевятом лагере, в тридесятой тюрьме. И на воле. Как бы провинившийся не скрывался и не маскировался. Чудовищная организация! Но причём «зелёные», не участвовавшие в побоище, не обагрившие руки кровью? Нет, Тля-Тля твердит: «Кловь за кловь! Всех лезать лезать!»
Как я и ожидал, он принял на себя правление зоной. Хотя, и это знали все, не только не был принят в семью Бухгалтера, но и в число «авторитетов» не входил. На безрыбицу, выходит, и Тля-Тля — щука.
Так где же находился пахан, когда «зелёные» ломали хребты его дружкам-блатарям? Он обжирался жареной картошкой, приготовленной специально для «людей», рвал мелкими жёлтыми зубами варёное мясо с кости, запивая всю эту вкуснотищу крепчайшим чаем, наполовину перемешанным с сахаром (по раскладке съеденным якобы тысячью зеков-фраеров). Когда начался шумок, по его повелению какой-то кухонный шестёрка сбегал в зону поглядеть, что там происходит. Тот увидел: все бараки окружены «зелёными», вернулся и сообщил об этом Витьке. Он сообразил, что дело плохо и предпочёл не высовываться из дощатой хибары пищеблока, — наблюдал за происходящим в зоне через щель приоткрытой двери и убедился воочию, как «зелёные» на глазах у вышкарей угрохали двух вырвавшихся из барака урок. Те располосовали брезентовую крышу и спрыгнули с неё прямо в объятия охранявших барак с внешней стороны. Поскольку оба были вооружены ножами, то их сразу уничтожили. Никто из блатарей не сумел воспользоваться оружием. Что меня поразило: ни один из «зелёных» не имел в руках ничего. Даже палки. Калечили и убивали голыми руками. Фантастика! А ведь среди урок было немало опытных бандитов, закоренелых душегубов, для которых зарезать кого-то — одно удовольствие.
Когда группа «зелёных» направилась к пищеблоку, Витька заметался по кухне — спрятаться там было негде, и он влез в огромный, на несколько сот литров, вонючий котёл, залитый водой для отмочки. Котёл сверху был наглухо закрыт дощатой крышкой с небольшим квадратным отверстием, через которое вычерпывалась баланда. Как толстомясый паханок протиснулся через это небольшое, под черпак, отверстие, невозможно объяснить.
«Зелёные» обыскали кухню, заглянули в котлы, но не заметили затаившегося блатаря. Полагаю, что в момент осмотра он окунулся в зловонную жижу с головой. Повара и прочая кухонная челядь его не выдали. Так пахан и сидел в котле до тех пор, пока «зелёные» не покинули зону.
Чтобы вытащить будущего вождя воровской зоны из убежища, кухонным рабочим пришлось раскурочить крышку.
Всю ночь по зоне шастали группы надзирателей. Начальство, вероятно, опасалось новых беспорядков. Но кроме истеричных выкриков и обвинений «мусоров» в пособничестве «зелёным», приблатнённые во главе с Тля-Тля ни на что не решились.
К утру новоиспеченный пахан, окончательно охрипший от выступлений, сформировал вокруг себя новое лагерное правительство — кодлу. А члены правительства заверили мужиков, что они продолжат традиции «честных воров», потому что являются их корешами.[46] К свите Тля-Тля примазался и Серёга, он сразу преобразился, облачившись в чью-то лепёху[47] и хромовые прохаря-униформу урок, прошедших испытательный срок и как бы принятых в действительные члены сей «почтенной общественной организации».
Два-три дня только и разговоров было о шумке. Выявилось много нового и любопытного. Если верить свежей поросли преступного мира, не уберись «зелёные» после своего самосуда вовремя, им наступили бы «кранты»: Тля-Тля и его верные друзья перерезали б их всех до единого. Только позорное бегство спасло их от верной смерти. Многие наперебой поведали о своих прежних подвигах, как они лихо расправлялись с сучнёй[48] и прочими врагами преступного мира, «чистокровными» сынами которого они себя провозгласили. Их россказни о том, как они разили «падаль» налево и направо, напомнили мне художественные фильмы, где враги падали рядами, колоннами, тысячами. И никак не вязалось с восторгом молодяков виденное мною у вахты: куча пиковин и ножей, отнятых у блатных «зелёными».
Когда я заикнулся о бахвальстве Тля-Тля и его холуёв, Серёга пообещал мне «лично морду набить», если ещё услышит подобное. Вот тебе и друг! И чего же стоит его клятва… Он сказал, что я дремучий фраер и ничего не кумекаю в воровской жизни. Да, я понимал всё не так, как Серёга.
Через пару дней в нашу зону, а таких на пересылке было несколько, я их сам видел, забравшись на конёк крыши барака, бросили очередной этап, на сей раз — из Ленинграда. Тля-Тля встречал питерское жулье у вахты, распростёрши объятия. С кем-то даже целовался. А вечером по этому поводу состоялся, как принято в подобных случаях, «банкет». На нём Тля-Тля поведал о шумке. Причём блатные, в изложении пахана, выглядели как истинные герои. Лишь один Лёвка Бухгалтер дешевнул. «Согнули» его «зелёные». Подлые, ничтожные фраерюги. С изумлением услышал и о том, что урки, держа «оборонку», «подкололи» и землянули несколько десятков солдат. После чего те, трясясь от страха, «выпрыгнули» из зоны. Которая так и осталась непокорённой. То есть — «воровской». Так при мне родилась легенда. По-воровски лживая.
Во время шмона ленинградского этапа Витёк и его дружки рыскали среди зеков и дознавались, есть ли хоть один солдат, демобилизованный из армии. Лучше, если из Берлина. Но такого не нашлось. Были, конечно, и немало, кто воевал. Объявились даже участники штурма Берлина. Но все они уже успели пожить на гражданке. Кто — год, кто — два, а кто и дольше, ведь уже пять лет минуло, как отгремели залпы Великой Победы.
48
Суки — бывшие блатные, порвавшие с преступностью и перешедшие на сторону лагерного начальства — вертухаев (воровская феня). Эти антиблатные элементы, обитая в переданных под их начало вертухаями зонах, трюмили брошенных, по их выражению, «на съедение» воров, домогаясь от них предательства своих «коллег» по преступному делу. Таким образом лагерное начальство пыталось искоренить преступный мир. По наблюдениям автора, это лагерному начальству сделать в полной мере не удалось, хотя в «сучьих» зонах «мужикам» жилось значительно легче.