И вот болит с тех пор нога. Наишачишься за день, к вечеру ломит нестерпимо в голеностопном суставе и жжёт пятку. И сейчас эта боль грызла левую ступню. А старший лейтенант, он, конечно, о моих болях не догадывается, вовсе обо мне забыл. Меня уже и в сон клонить стало, как вдруг вскочит следователь! Я аж вздрогнул от неожиданности: не припадочный ли? Встречал я таких в тюряге и лагерях. И настоящих, и восьмерил. Которые кусочек мыла под язык подкладывают. Чтобы пена натурально изо рта шла. А старший лейтенант из-за стола вывернулся вмиг, вплотную приблизился ко мне и — сходу:
— Кто из строя выбежал? Фамилии? Клички?
Рехнулся он, что ли? И я растерялся:
— Никто… Я не видел…
— А кто видел? Быстро отвечайте!
— Не знаю… Никто.
— Никто? — переспросил следователь. — Никто не видел, как из строя выбежали заключённые? Все ослепли?
— Не знаю, гражданин начальник, — ответил я и подумал: «Чего я струхнул, глупый? Он меня на понт берёт. Ну и фокусник».
— Не было ничего этого, — уже другим, более твёрдым голосом произнёс я и окончательно пришёл в себя. — Разрешите, я сяду, гражданин начальник. А то нога болит.
Ну циркач! Не дай бог рассмеяться — замордует. Не он, конечно, а вертухаи-палачи.
И я сдержался.
Следователь тоже, видимо, понял, что психическая атака не удалась, сел за стол и мне миролюбиво бросил:
— Садитесь. Рассказывайте, что вам известно по существу дела, — уже совершенно будничным, прежним тоном произнёс он, не глядя на меня.
— Я уже рассказывал…
— Вы обязаны отвечать на вопрос: что вам известно по существу дела?
— Шли мы с работы, — начал я, — строем. Я был в седьмой или восьмой пятёрке. В середине. На подходе к лагерю слева, да, слева, бахнул выстрел. Я посмотрел в ту сторону и увидел того, кто стрелял. Маленький такой… В большом бушлате. Он передёргивал затвор винтовки. Тут же и стон услышал. Рядом. Впереди. Так: «О-о-о-о…» Это дядя Паша Парнов закричал. И упал. Кто-то заорал: «Ложись!» Мы легли. Прямо на дорогу. И так лежали, пока прокурор не приехал. А дядю Пашу и дядю Ваню до этого увезли. В лагерь. В больничку.
— Вы, что, заключённый Рязанов, заключённым Парнову и Фетисову племянником приходитесь? — прервал меня следователь.
Вопрос был задан совершенно серьёзным тоном. Поэтому до меня не сразу дошло, что следователь съязвил и мой рассказ ему совершенно неинтересен.
— Хорошо, гражданин начальник, я их буду по фамилиям называть.
— И не забывайте, что они тоже заключённые, — брезгливо сморщился старший лейтенант.
«Да! Да! Заключенный я! — готов был выкрикнуть я в лицо следователю. — Как вам не совестно меня постоянно унижать? Я и сам не хуже вас знаю, что проклят, что клеймо на мне выжжено: «зека». Что вам ещё от меня надо?»
Но я проглотил, сглотнул свой крик. И сразу осипшим голосом продолжил описание происшествия.
— Из ваших показаний можно сделать лишь один определённый вывод: стрелок рядовой Время (фамилия подлинная) немотивированно применил огнестрельное оружие.
— Да. Это так. И готов подписаться под этим.
— Не забывайте, заключённый Рязанов, за ложные показания вы будете привлечены к уголовной ответственности по соответствующей статье Уголовного Кодекса.
— Я говорю правду, гражданин следователь. И отвечаю за каждое своё слово. Головой.
Старший лейтенант довольно долго всматривался мне в глаза. Но в его взгляде я так и не смог уловить отражения каких-либо чувств, кроме, разве, презрения ко мне. Наверное, я казался ему каким-то червяком, на которого так хочется наступить сапогом. А потом вытереть подошву о траву. Но одновременно я осознал, что опасность расправы мне не грозит. И это немного успокоило. Однако на этом, как я ожидал, допрос не закончился. Разговор о главном ещё предстоял.