Орала тогда и бесновалась почти вся колонна, а когда приехал на легковушке прокурор и стал записывать в свой блокнот фамилии свидетелей, многие увильнули. Похоже, что кто-то из тех, кто тогда назвал свои фамилии, уже успел переиграть, отречься от прежних своих показаний. Но это дело совести каждого.
Сегодня и до меня очередь дошла. С развода в штабной дёрнули. К этому чистюле. Однако грех мне на него обижаться: пальцем не задел. И даже не орал, не глотничал,[108] не запугивал, не принуждал. Интеллигент!
И только завалился я на свою вагонку, бушлатом укрывшись, как брякнули в кусок рельса, подвешенного к столбу на краю плаца. И дневальный подтвердил моё нехорошее предположение: поверка. Что они, придурки лагерные, опупели совсем? Хотя днём тоже полагается проверить наличие оставшихся в зоне.
Из одного конца плаца нас перегоняли под пересчёт вслух в другой конец. Причём несколько раз. Нарядчики каждого по спине счётными досками хлопали — торопили. Тупари! До десяти считать не научились правильно. В придурню такие и пролезают. Потому что острыми локтями всех раздвигают, а не серым веществом, не шариками. Чем такая гнида, как наш бугор Толик Барковский, взял? Срам вслух сказать чем. До него бугрил что надо мужик: грамотный, в нарядах и нормах, расценках — ёра.[109] С ним бригада никогда на подсосе[110] не сидела. Из спичечного коробка умел слона сотворить. Несколько месяцев подряд мы в рекордистах числились: по полторы нормы и более выдавали на-гора. Было ради чего рогами упираться. Я ведь сам в эту бригаду напросился. Но убрали мужика. И прислали вот этого аферюгу. И уже второй месяц бригада в пролёте. В октябре ещё неизвестно, что будем закрывать. Барковский себя за гениального изобретателя подводных лодок выдаёт, темнила. С первого же взгляда всей бригаде стало яснее ясного, что он за изобретатель, как только развратный рот свой разинул и стал жеманничать и глазки строить. Горбатого к стенке прижимал,[111] будто имеет два высших образования. Через неделю он нам всем показал, какие вузы кончал. Первой заботой нового бугра стало оборудование каптёрки в бараке, личной резиденции.
— Сюда поставим чертёжную доску — ворковал он, скаля фарфоровой белизны зубы. — А здесь — сейф для хранения чертежей.
Но сначала для лжекандидата наук сколотили широкий топчан под полками. Альков занял половину каморки, служившей и складом личного скарба бригадников. И конторку-то сооружать Барковский взялся энергично якобы на благо работяг, — чтобы их вещи были сохранней.
Как только бугор поселился в каптёрке, к нему пожаловал гость, тот самый нарядчик второй колонны, что привёл его к нам. Бугай краснорожий. Этот нарядчик прославился в лагере своими хулиганскими выходками и как донжуан, которого якобы побаивались даже самые развратные «петухи».[112] Такого, по слухам, чудовищного размера он обладал балдой.[113] Ведро, полное воды, на него, надрочив, подвешивал и несколько минут удерживал. На спор. И какая-то, опять-таки по легенде, лагерная жена Ванюшка даже окочурилась, попав на его балду. Промежность порвал вместе с прямой кишкой — с треском. Некоторые «очевидцы» утверждали, что того Ванюшку он насквозь проткнул, как вертелом цыплёнка.
Толик обрадовался приходу гостя, заюлил, завилял хвостом. В санчасть шестёрку барачного послал, и тот ему в бумажке вазелинчику принёс. Тем временем Толик у двух бригадников, приторно улыбаясь, деньжат одолжил, и тот же шестёрка слетал в ларёк за полкило «подушечек» с фруктовой начинкой и буханкой чёрного хлеба. И начался у них пир. Потянуло из каптёрки сладким запахом анаши. Видать, бугор сумел купить у Юсупа пару башей. Перед тем, как закрыться в каморке, он предупредил культорга,[114] манерничая и закатывая глазки:
— Мы с товарищем нарядчиком займёмся важным делом. Нас не надо беспокоить. Ладненько?
Никто не сомневался, каким делом они займутся. Сашка прильнул остатком обгорелого уха к дощатой тонкой стенке и даже выискал щель, через которую и наблюдал за тем, что происходило в каптёрке. Через несколько минут Сашка отпрянул от щели и призывно замахал рукой мне. Но я и не приподнялся с вагонки. Однако несколько любителей острых ощущений окружили Жареного. Сашка опять приложил бесформенное своё ухо, больше похожее на помятый пельмень, к перегородке и начал давиться смехом. Один из тех, кто суетился, оттесняя Сашку от щели, что есть силы грохнул по доскам снятым ботинком, аж стенка закачалась. Все бросились врассыпную по своим местам.