Я не успел даже упомянуть о многих своих книжных сокровищах, когда с объекта вернулась бригада «Ух!». У Лёхи был торжествующий вид. Вася, скорчив ещё более дурацкую мину, подначил Обезьяну:
— Сколь процентов дал родине, стахановец ёбнутый?
— Как всегда, Сифилитик: ноль целых, хуй десятых, — ответил довольно Лёха. — Я им, краснопузым, наработаю, построю каналов и трасс для коммунизма — заебутся считать.
А Вася заголосил фальшиво и сипло:
И сбацал коленце.
— Обезьяна чеканутый, — с восторгом поведал один из вернувшихся с объекта, — взял, падла, и черенки от лопат спалил. Начальник нас хотел за это всех на попа поставить. А Лёха — лыбится, чебурдеец. Весело ему…
— А мне ебать его во все дыры, начальника твоего. Это он тебе, хуесосу, начальник, а мне — хуй собачий.
— Бля буду, чеканутый… Из-за тебя всё могло мохнаткой[128] накрыться…
— Да ебал я всех в дымоход, — заявил Лёха.
И крикнул:
— Получайте свои ланцы-дранцы, босота, господа капиталисты, мать вашу перемать…
Он скидывал с себя взятые напрокат вещи и кидал их на отнюдь не больничной чистоты бетонный пол.
— Лёха, ты что же, хуева морда, с моим бушлатом наделал? — взвыл один из «капиталистов».
— А чево? — невинно спросил несостоявшийся стахановец.
— Да ты его весь прожёг. Во — дыра, во — ещё…
— Скажи спасибо, что начисто не спалил. Что же, по-твоему, кулацкая ты харя, урка будет замерзать, а государственное имущество сохранит? Как этот вшивый колхозник из газеты? Тебе, что, жизнь босяка дешевле засранных государственных ланцев? О сука! Да ты кто, в натуре? Завхоз бывший или урка? Посмотрите на него, суку, он готов вора на нож поднять за то, что этот евоный бушлат вшивый от пыли не отряхнул. Ежли тряпки от гражданина начальника дороже здоровья босяка и жизни евоной, позорная морда твоя…
Тот, кто имел неосторожность доверить Обезьяне свой бушлат (тоже урка), безнадёжно махнув рукой, взял основательно испорченную вещь и понёс в свой угол. А ему вдогонку понеслась подначка:
— Лёха, колонись как щэпочками Петров бушлат поджигал и как ссал на его, чтобы потушить…
И Обезьяна не унимался:
— Постыдился бы, блядина бардачная, кулацкая твоя рожа, позориться и заявлять такое вору: бушлат лагерный спалил… Да если б я мог, я бы всё поджёг: колхозы, совхозы, лесхозы, лагеря, тюрьмы, посёлки — всё начисто! Чтобы всё сгорело вместе с большевиками. И ты учти, Петро: моего папашу к стенке поставили в тридцатом чекисты. Я им этого по гроб жизни не прощу.
И тут Вася прицепился:
— Лёха, ты же кричал,[129] что у тебя вовсе батьки не было.
— Ты с хуя соскочил, Сифилитик, такой умный? Что ты мелешь, падла?
— Да то. Ты же на станции искусственного осеменения вылупился. В инкубаторе. Ты на морду свою посмотри — обсеришься от страха…
— Эх, деревня ты, тёмная деревня, без керосина. Когда меня мама родила, колхозов-совхозов с ихними инкубаторами, где ты, поросёнок шелудивый, зачуханный, в навозе спал, а соломой укрывался, пока тебя советская власть к культуре не приучила, ты, Вася, что такое подушка, дикого представления не имел — полено под голову ложил. А тут на нарах, как шах персидский, валяешься. Што ты в своём колхозе «Червоный лапоть» жрал? То, что скотина на ферме жрала. Да и то её лучше кормили, потому как от неё пользы было больше, а от тебя — одно говно. Ты же слаще морковки фрукта в жизни не едал. А когда я родился, тогда ни краснопузых, ни их сучьих колгоспов не было. И станций искусственного осеменения, быдло ты неграмотное, тьма деревенская — выколи глаз…
Словом, перепалка Обезьяны с Васей, носившим опасную кличку Сифилитик, очень даже оживила общее настроение обитателей камеры, в ней стало заметно веселее. Многие желающие приняли участие в этом развлечении. Расчёт спорщиков был прост: как можно более унизить противника, изобличить его даже в том, чего он никогда не совершал, ни о чём подобном не помышлял, чтобы тот завёлся или допустил какой-то промах, проговорился. Тогда дело для оплошавшего могло обернуться серьёзнее или даже драматически. Бывало и такое. Но ни Вася, ни тем более Лёха на эту «мульку», то есть наживку, не поддавались.