Но Витька, несмотря на жирный круглый живот, юрко сверзился с нар, в два прыжка подскочил к оглушённому и с укоризной произнёс:
— Цо же ты, бес, делаис? Эдак и ушибить целовека можно.
Вася недоуменно округлил белёсые глаза в жёлтых ресницах, но тут же уразумел что к чему.
— Я, дяденька, нечаянно, — просипел он с притворной стыдливостью. — Бля буду…
— Вставай, музицёк, — присел на корточки рядом с распростёртым телом Тля-Тля. — Подымись, Фан Фаныць.[14]
Поверженный застонал, сел на пол, обхватил голову ладонями.
— Больно? — посочувствовал пахан. — Нистяк, музицёк. Мы ему это так не спустим… Мы ему за это сику наделём…
— Не надо, дяденька, — гнусавил Вася, могучим махом наполняя очередную миску. — Я больше не буду. Чеснопионерское.
— Налей, — потребовал Тля-Тля у баландёра. Тот, улыбаясь во всю ряху, шваркнул в алюминиевую мятую посудину со дна пожиже.
Мне это было удивительно видеть — Витька из принципа не притрагивался к тюремной баланде — никогда. А тут принял миску, отошёл с ней к нарам и тотчас вернулся.
— Ты цто же, козёл вонюций, и от меня пайку косис? — вскричал, срываясь на петушиные ноты, Витька. — Лази такой кусок колбасы на обед полагаетця?
И в самом деле, из миски высовывался полубатон копчёной колбасы, конфискованной шестёрками пахана утром у какого-то скромняги-очкарика, получившего передачу от заботливой супруги, возможно изведшей на неё последние рубли.
— Сёдня по стольку дают, дяденька. Не знаю почему. А етому товарищу и вовсе не дали — бортанули. — Вася показал меркой на оглушённого, всё ещё сидящего на полу новичка. — Кричат гады-вертухаи, што не положено. Што он ещё домашним серет. Закормлен с осени.
— Как это не положено?! — возмутился Тля-Тля. — Кловная пайка, налкомовская — отдай, не глесы.
Колхозник, с присосавшейся к щетине на голове нечищеной мороженой картофелиной, обалдело созерцал импровизацию, а, зацепившись взглядом за торчащий из миски кусок колбасы, уже не в силах был отвести от него горящий взор.
— Ты вот цё музицёк, — опять присел возле него пахан. — Ты этого дела так не оставляй. Ты в тюляге сидис? В советской?
Последовал кивок.
— Положено тебе писсевое довольствие?
Опять кивок.
— Во… Как в таком слуцяе настояссие советские зеки поступают? Белут миску и стуцят ей в двель, тлебуют дежулного: сто за безоблазие, за сто меня колбасы лисают? Я не какой-нибудь фуцан, от копцёной колбасы не отказываюсь. Положено мне — отдай. А то я вам тут калдибалет устлою! И тебе залаз плинесут. Всё, цто положено. Бегом плитассят, падлы. Не то, скази, я самому Лавлентию Палыцю напису. Жалобу на вас, на мусолов.
— Кому это сказать? — спросил мужичок, поднимаясь с пола.
— Да одному тут нацяльницку. Холосый, бля буду, товалиссь. Ты запомни: Лавлентий Палыць. Запомнил?
— Угу.
— Ну, давай, сулуй, Тимофей.
— Стёпа я.
— Извини, Степан Тимофеиць.
— Василич.
— Извини, дологой. Ну, давай, стуци, Стёпа.
На похитителя приводного ремня были направлены тридцать пар любопытных глаз. Ему кто-то услужливо сунул в руку его же миску. Подойдя к кованой двери, он остановился в нерешительности, но Витька вдохновил:
— Ты цьто, музик, колбасы не хотис? Копцёной? Или ты на воле её казный день хавал?
— Да я не нюхал такой-то, — оправдывался Стёпа. — Я не отказываюсь, нешто от своего-то отказываться?
— Тогда стуци гломце и дежулного тлебуй.
Степан брякнул посудиной раз, другой.
— Да они не слысут, — подначивал Тля-Тля. — Стуци гломце, голубок.
Степан забарабанил. Откинулась форточка-«кормушка».
— Давай, — поторопил шёпотом жалобщика Витька и слегка саданул его в бок. Этот тычок моментально оживил Степана, и он изложил свои претензии довольно толково. Кормушка захлопнулась. На рожах многих сокамерников расплылись гнусные улыбки. Кое-кто отводил глаза в сторону. А бедолага Степан и не догадывался, чем для него может обернуться обращение к начальству. Тем более — такое.
14
Фан Фанычами, Иван Иванычами блатари называли интеллигентов, особенно тех, кто носит очки. Их считали наиболее некчёмными людьми, занимающимися какой-то ерундой и несправедливо получающими зарплату («не за хрен собачий») и имеющими какие-то вещи. Всё это (деньги, вещи, жратва) должно принадлежать «по понятиям» им, блатным. Украсть у Фан Фанычей не только не грех, но и долг каждого уважающего себя урки, а не уважающих себя блатных мне встречать не довелось, наверное, таких в природе не водилось.