Мне лень было напоминать ему, что двойные диски давно уже никто не выпускает.
– А потом был ланч и прогулка. И если возникало желание поговорить с каким-нибудь жуликом о выпивке, дури или просто о жизни, я мог это делать сколько угодно. Хотя в основном беседовал с адвокатом.
Томми Санделль потеребил подбородок и огляделся:
– Как ты думаешь, здесь можно взять пива?
– Ты же завязал!
– Ради всего святого, пиво не повредит. Ты знаешь, сколько всего я вытерпел, должно же быть хоть маленькое вознаграждение, бальзам на душу.
Чьен принес полулитровую бутылку «Мариестада».
Я расспрашивал Томми о том, каково это – сидеть в тюрьме в Истаде, но разговор все сильнее клонился в сторону одиночества и долгих ноябрьских вечеров.
Томми выпил почти две бутылки. Язык у него заплетался.
– Это чертовски трудно… это… когда забываешь слова. Провалы в памяти. Да, это называется «провалы в памяти»!
– Ты о чем?
– Они запихнули меня в гребаный отель… И это после всего… Куда только не забрасывает судьба в наше время странствующего художника!
Двух бутылок оказалось достаточно, чтобы в нем проснулась прежняя болтливость и склонность к высокопарным словечкам. В то же время почти юношеская свежесть, которая так удивила меня в Истаде, исчезала с каждым глотком. Лицо Томми раскраснелось, припухло, и сам он как будто усох и стал меньше.
Я же, в свою очередь, чувствовал себя бодрее с каждой чашкой кофе, вероятно китайского.
– Но ты ведь заходил в бар? – спросил я.
– Теплый кабак – лучшее, что есть в жизни, – отвечал Томми. – Теплый кабак и женские объятия.
– Ты был там с женщиной.
– Правда? – Он посмотрел с удивлением. – И как она выглядела?
– Невысокая брюнетка – не бог весть что… – Я не стал упоминать, что она была пьяна.
– С большой грудью?
– Не помню.
– Видишь, у тебя тоже чертовы провалы. Тем и хороша тюрьма, что там всегда знаешь, что вокруг тебя происходит.
Томми взял третье пиво. Глаза его заблестели, а лицо расплылось в улыбке. Он наклонился и помахал у меня перед носом указательным пальцем:
– А я вот твою даму помню хорошо…
Правильно, так все говорили.
– Красивая, стильная, элегантная. Как она?
– Мила, – кивнул я.
Томми расхохотался:
– Мила? Я имею в виду, в постели. Молчаливая? Нежная? Или огонь? Она кричит?
– Не знаю, в постель мы не ложились.
Он снова рассмеялся:
– И ты думаешь, я в это поверю?
– Верь во что хочешь.
– А вот если бы я влез на нее, она бы закричала. Даже не сомневайся. Они всегда так делают.
Он не знал, что Кристер Юнсон все мне рассказал.
– Меня больше интересует женщина, которая лежала рядом с тобой, – вздохнул я. – Ты помнишь, что произошло?
Он пересел на диван. Раздался звук, словно он пукнул, и по комнате распространился кисловатый запах.
– Все было замечательно, – сказал Томми и тише добавил: – Китайская еда способствует газообразованию. Может, поэтому у них принято стимулировать отрыжку, чтобы опорожнить желудок после обеда. Ты об этом слышал?
– Давай, Томми, – быстро перебил я. – Что ты помнишь?
Он уже не наливал пиво в стакан, пил из бутылки. Отставив бутылку, Томми потер виски и уставился на журнальный столик перед диваном, словно пытался сосредоточиться.
– Помню клуб, – наконец заговорил он. – «КВ». Должно быть, я перебрал порошка, потому что голова гудела как барабан. Думаю, Кристер Юнсон… Ты ведь знаешь его? Кристер Юнсон был страшно зол на меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, но из гитары не мог извлечь ни звука. И передвигался… будто шел по болоту. – Внезапно Томми замолчал, словно мысль, которую он собирался озвучить, от него ускользнула, но потом нашелся: – Это было как в дурацких старых фильмах. Ты знаешь, о чем я говорю… Все как в тумане, и так странно, и ты не понимаешь ни черта, но все равно смотришь, потому что это единственный фильм в программе на всю неделю.
– Был праздник в холле отеля, – напомнил я. – А потом – непонятно, куда все делись. Некоторые твои собутыльники исчезли, но часть поднялась к тебе, потому что в номере остались бутылки. Кто ушел с тобой, помнишь? – (Он молчал.) – Напрягись, Томми. Ты сам признался, что перебрал, хотя некоторые утверждают, что ты был в полной отключке.
Он загадочно улыбнулся:
– Так ведь… художник – он всегда художник…
– В смысле?
– Сам думай, Свенссон. – Он внезапно ткнул в меня пальцем. – Со мной надо аккуратней, на цыпочках…
– Я думаю о том, что до сих пор никто из них не объявился в полиции. Никто не опознан, никто не дал показаний…