Покойницу журналисты обозвали «таинственной незнакомкой». Здесь следовало бы добавить, что Йеспера Грёнберга всю жизнь окружали «таинственные незнакомки», в гораздо большем количестве, чем это приличествовало человеку его положения – министру по вопросам гендерного равенства, отцу семейства и т. д. и т. п.
К моему столику подошла молодая женщина в куртке и спортивных брюках.
– Могу я взять у вас несколько газет? – поинтересовалась она.
– Нет, – ответил я и пояснил, глядя в ее округлившиеся от удивления глаза: – Это мои газеты, я купил их на собственные деньги.
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего. Покупать газеты? В наше время? Разве информация не предоставляется бесплатно?
– Простите, я думала, они здесь лежали, – пробормотала она.
Я пожал плечами:
– Что поделать, я – представитель вымирающего вида.
Такова была ситуация, в которой оказались все печатные издания. Вероятно, газеты покупали только мы с Карлом-Эриком. Он брал по два экземпляра своей и один – какой-нибудь другой. Таким образом, счет получался два – один не в пользу конкурентов.
Женщина села за впаянный в стену столик у барной стойки и не отрываясь смотрела на меня.
Я вернулся к очередному пересказу биографии Грёнберга, как в некрологах.
От прорыва в SSU[22] до головокружительной партийной карьеры. Газетчики писали о моложавости, миловидности и «обаянии молодости» Грёнберга – качествах, благодаря которым он получил когда-то знаменитое прозвище – Новый Кеннеди. О кабаках и женщинах они по-прежнему умалчивали. А ведь это не меньше роднило Грёнберга с Кеннеди, да и не только с ним.
В целом все это выглядело смешно. Кеннеди принадлежал к ушедшей эпохе, поэтому эпитет газетчиков был обращен скорее к пожилым политикам и редакторам, чем к молодым избирателям, для которых слово «Кеннеди» означало не более чем название аэропорта близ Нью-Йорка.
Как выяснилось, моя газета тоже приложила руку к освещению убийства в Гётеборге, хотя и без моего участия. Правда, в полиции Гётеборга и Мальмё репортерам объяснили, что никаких версий происшедшего до сих пор не выдвинуто и что следователи стараются действовать без предубеждений, – в общем, та же галиматья, что и всегда. Тим Янссон, Щенок, писал, что уже вышел на связь с Томми Санделлем, но тот отказался комментировать последние события. «Оставил без комментариев» – эта фраза повторялась в короткой статье три раза. Зато рядом помещалось большое факсимиле моего репортажа из Истада, того самого, под заголовком «Жизнь только начинается». Щенку я не поверил. Томми Санделль никогда не упускал случая поговорить с прессой. Отказ от комментариев мог объясняться лишь тем, что от журналистов его прятали. Я был больше чем уверен: Щенок с ним не общался.
Новый партийный лидер высказался в телеграмме ТТ и на двух созванных на скорую руку пресс-конференциях: Йеспер Грёнберг – деятельный и надежный соратник и было бы разумно воздержаться от выводов до окончательного прояснения ситуации.
Лицемеры и лжецы. Все они прекрасно знали, кто такой Йеспер Грёнберг и что своих избирателей он обманывал не меньше, чем собственную жену. Но он действовал в рамках закона, проблема носила исключительно моральный характер. А в том, что мораль есть у меня, я до сих пор сомневался.
Эва Монссон не отвечала на звонки, зато объявился Карл-Эрик Юханссон.
Я стоял у стойки кафе «Иль» и заказывал приветливой девушке с интересной татуировкой на плече очередной кофе, заодно подумывая, не взять ли мне пару отвратительных на вид маслянистых булочек с кардамоном, только что прибывших из пекарни «Фабрик».
Дама, которая покушалась на мои газеты, все еще за мной наблюдала. Я чувствовал на себе ее взгляд, возвращаясь за столик с кофе и булочками.
– Говори, – разрешил я Карлу-Эрику.
– Ты звонил своей подруге из Мальмё?
– Я только и делаю, что звоню ей.
Карл-Эрик застонал:
– Кто эта женщина, им так или иначе известно. Если личность удалось установить не сразу, значит ее вещи и документы пропали. Разве в Мальмё было не так?
– Именно так, – согласился я.
– Значит, действовал один и тот же человек, верно?
– Ты имеешь в виду того, кто это сделал?
– Да.
– Возможно.
– Так или иначе, она живет… прости, жила в Мальмё, ей было сорок семь лет, она занималась не проституцией, а импортом вина, и звали ее… Подожди, я посмотрю, это совсем свежее… звали ее… – Последнее было лишнее, но Карл-Эрик об этом не знал. Он еще несколько минут рылся в бумагах, прежде чем закончил фразу: – И звали ее Ульрика Пальмгрен.
22