Но самым мощным сдерживающим фактором было прочно укоренившееся представление, исподволь внушенное каждому человеку с самого рождения, о святости частной жизни. Так глубоко вросло это социальное условие, что человеку просто в голову бы не пришло, что телефонная карточка в его воротнике может использоваться как микрофон решительными ушами.
Но женщина, прослушивающая фон Изадоры, была не так наивна. Она также старалась не вслушиваться в то, что говорится. Записанные разговоры вскоре будут анализироваться другими. И это, по ее мнению, было прекрасно. В этот мирный вечер неведение было поистине блаженством.
РАЗГОВОР
— Слышно что-нибудь о Кайли?
— Нет, ничего.
— О, ради всего святого…
— Что вы от меня хотите? Роботы наверху бесполезны, пока есть опасность, что они кого-нибудь убьют, и чертовы бегуны по крышам это знают. И я не могу заставлять своих агентов прыгать по крышам, и так двое из них чуть не погибли прошлой ночью! Мы имеем дело с группой психопатов…
— Проклятие! Как, чёрт возьми, они его вытащили?
— Мы это выясняем.
— Я знаю, что выясняете! И я по-прежнему жду чего-то большего, чем оправдания!
— Я не оправдываюсь.
— Нет, оправдываетесь. А что насчет пропавшего охранника «КП 99»… как его фамилия? Сотак?
— Дана Сотак. Надеюсь, ты не думаешь, что он так просто возьмет и объявится?
— Если он жив, нам, возможно, повезет.
— Не рассчитывайте на это. Нам было бы легче, если бы он был мертв. Скорее всего он жив и они не хотят, чтобы он объявился, потому что это поставит под сомнение виновность Кайли. И еще одно. Мне только что сообщили от слежки за той журналисткой. Она интересуется «Далеким Криком», она и ее коллега.
— Что они знают?
— Пока ничего, чего нет в открытых публикациях. Вопрос, сумеет ли она сложить кусочки? Кроме того, у нее, кажется, есть что-то на распечатках…
— На распечатках?
— Да, наш клещ несколько архаичен. Мы не знаем, что это и где она это взяла. Возможно, она получила это от Кайли.
— Так в чем суть?
— Файл Локи.
— Ладно, надо сейчас же с этим кончать! Я хочу, чтобы ее обезвредили! Немедленно! Обезвредили!
— Обезвредили.
— Раз и навсегда!
— Мне… мне придется снова поговорить с Часовщиком.
— Я знаю. Сделайте это.
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ВИДЯТ ВЕЧНОСТЬ
Дневник Элспет:
Я бывала в Стеклянных пустынях. Там нет ни песка, ни пыли, только зеленое, крупчатое стекло насколько хватает глаз. Тогда, во время Снов, предки спели мир к жизни и оставили после себя Пути Песен — невидимые тропинки, которые соединяют священные места. Эти священные места по-прежнему там, и старые Люди все так же посещают их — бабушка Лалуманджи, Старик и другие, — только теперь, они несут бульрорер в одной руке… и счетчик Гейгера в другой.
Они собрались в отверстии у самой вершины скульптуры — в черной пещере со стенами, блестящими как угольный пласт. Внизу раздробленными льдинами лежали крыши Кьяры. Здание было достаточно близко к внешней границе города, чтобы была видна Наковальня, необозримая чернильная равнина, загибающаяся вверх и растворяющаяся в черном небе.
Большинство бегунов по крышам рассеялись, блохами упрыгав в лес пиков и шпилей, чтобы исчезнуть как саранча с бесплодной земли. Осталось только пятнадцать человек, — ядро, решил Габриел, — среди них Киппер со своей семьей, Монах и Снаппер. Черноволосая женщина сидела в углу, даже не шевелясь, только наблюдала, наблюдала. Монах и еще одна, женщина возились по локти в ванне, заполненной землей.
Остальные сгрудились вокруг костерка у одной из стен пещеры. Точнее, не костерка, а просто горящего топливного кубика размером с кулак. Но Габриел не ждал увидеть в Кьяре открытое пламя, и костерок и успокоил его, и заставил больше чем когда-либо осознать свое одиночество. В мечущихся язычках пламени он увидел тысячи костров, рассыпанных словно звезды в кильватере его жизни, в таких разных мирах, как Терра-Нова, Лас-Пальмас и Октавия. Годы прошли под открытым небом, пропитанные терпкостью мокрой древесной коры и кисло-сладким запахом травы.
Боже, он скучал по этому так, что становилось больно.
В пещере царило веселье. Бегуны по крышам перебрасывались непристойными шутками, иной раз схватываясь в словесных баталиях. Но Габриел мрачно отметил двух часовых, стерегущих вход в пещеру. Значит, о бегстве можно забыть. Рядом с ним кто-то сел. Шэрри.
— Расскажи мне о Земле, — попросила она, робко глядя на Габриела сквозь пряди гладких волос.
Оглядевшись, он понял, что снова оказался в центре внимания. Монах кончил свой раскопки в цветочном горшке, и что-то уже двигалось там, в почве, тонкий зеленый росток, который медленно покачивался, вытягиваясь вверх, как крошечная испуганная кобра. Генинж, сообразил землянин, и его рот сжался в тугую линию.
— Ну что, Габриел Кайли? Ты будешь нашим рассказчиком на сегодняшний вечер?
Лазарус Уайт развалился на полу, на стратегическом удалении от всех остальных. Местный говорок исчез из его речи, и его голос был тихим и меловым.
— Даже не знаю, о чем рассказывать, — неловко пробормотал Габриел. Его смущала не столько угроза, которую излучал Лазарус, сколько его странный магнетизм. На мгновение резкость исчезала из черт Лазаруса, растворяясь в усталую мягкость. И Габриел каждый раз ждал, что вот сейчас покажется другая личность Уайта и задержит на нем свое внимание, пусть на минуту, исполненное спокойной мудрости. — О чем вы хотели бы услышать?
— О твоей родине, — тут же ответила Шэрри. — Расскажи нам о своей родине.
Этого Габриел и боялся.
— Моя родина почти как ваша, только люди пытаются найти свой путь, — сказал он уклончиво.
— Ну, давай, парень, нарисуй нам большую картину, — настаивала Шэрри. — Дай увидеть все твоими глазами. На что похожа твоя родина? Она должна здорово отличаться от Тора. Элспет однажды показала мне семечко, которое привезла оттуда.
— Я знаю. Семечко паракильи.
Увидев разочарование на лице Шэрри, Габриел смягчился.
— Наковальня, — услышал он свой голос. — Она похожа на Наковальню. Плоская и… но не черная… красная, куда ни глянь. Это терпеливая страна. Самый старый континент Земли. Он такой выветренный и такой плоский, что вода больше никуда не течет. Люди приезжают из других мест и думают, что земля здесь мертва — сухие деревья, сухая трава и ни капли дождя. Но нет. Она просто старая и терпеливая. Год за годом не будет дождей, но потом, однажды… дожди придут. Семена паракильи, как то, что показала тебе Элспет, которые годами лежали как мертвые, набухнут и расцветут, и через пару дней это больше не Наковальня, она не старая, она розовая от паракилий, розовая, как детская ручонка. Внезапно равнина становится морем. Есть даже лягушки… вы знаете, что такое лягушка? Маленькое земноводное. Лягушка, запасающая воду. Она делает себе мешочек, закрывается в нем и ждет под землей. Приходят дожди, вода просачивается туда, где спит лягушка, и в мгновение ока вся равнина кишит лягушками. Еда, питье, спаривание, потомство — все должно произойти за несколько недель… — Габриел поймал себя на том, что улыбается как любящий папаша, и замолчал. — Ну… вот таким образом, — кончил он, злясь, что его вытащили на этот разговор. Лазарус Уайт тихо засмеялся:
— Похоже, что плетение хороших баек — один из многих твоих талантов.
— И что это за таланты? — холодно осведомился Габриел.
— Тебе лучше знать, хотя я был свидетелем довольно многих за те несколько дней, что ты провел в Кьяре. Нечасто я думаю согласно с властями Тора.
— Не уверен, что хочу узнать, в чем обнаружилось это согласие.
Лазарус снова засмеялся — как будто стальной напильник зашаркал по фарфору.
— В природе охотнику, чтобы поймать добычу, лучше всего прикинуться чем-то безобидным.
— А безобидной добыче, чтобы спастись от охотника, лучше всего походить на что-то смертоносное, — тотчас возразил Габриел.