Петровна сочувственно покачала головой, вздохнула и шумно втянула горячий чай из большой чашки. Потом, вытерев вспотевшее лицо, деловито спросила:
— Как же ты теперь? Выгоняет на-чисто! Ну, пока он в отъезде, живи, а все-таки, Клепка, подыскивай, куда перебираться, как хозяин домой вернется.
Клепка, уставившись задумчивым взглядом в темное окно, приподнялась на носках, зачем-то подула в воздух вытянутыми трубочкой губами, покачалась всем корпусом и села на табуретку около Петровны.
— Петровна, знаете что? Ладно, я уйду через три дня. Мне здесь тоже не мед, электричества долго жечь не хочу, а заниматься-то когда? Я и то днем без передышки… К Ваньке ночевать из-за этого раза два ходила.
— К кому?
— К парню к нашему, вот недавно-то был, когда Астахов со мной ночью ругался. А теперь у него негде. Товарищ с женой на время у него поселились, а комната маленькая.
— Зачем ты, дурашка, от матки-то своей уехала? А? Прокормились бы как-нибудь! К парням разве хорошо ночевать ходить? Да и чем от твоего Ваньки поживешься?
— Ничем. Он на заводе по рубль двадцать пять в день тяжести таскает. Ну, ходить далеко, опаздывает. Его уж, наверно, выгнали! А с мамой… Я очень учиться хочу. Знаете что? Так бывает, что здорово тянет на ученье. Все себе кротом слепым без него кажешься. И чем дальше, тем все больше затягиваешься. Кабы я уж не начинала, а сейчас не могу отказаться!
— Может замуж кто-нибудь взял бы, хоть и гражданским браком. А то, что же, кинет тебя Ванька с брюхом, что с него возьмешь? А тогда уж какое ученье!
— Да ни с каким ни с брюхом, у меня нет с ним половых отношений. Он — хороший товарищ.
— Все они товарищи хорошие, пока свое не получат. Ты не поддавайся! Может-быть, какой попадется, окрутится по-советски, потерпи. Охранять-то вас, теперешних, некому, я тебе с добром советую.
— У вас, Петровна, взгляды отсталые. Чего охранять-то? Я — физкультурница. Полезет какой, сама так поддам, он и с катушек долой! Я не хочу полового сближения не из отсталости вот, как вы: замуж надолго ли возьмет, да всякая чепуха. А вот потому, действительно, что учиться помешает. Знаете что? Я себе — хозяйка, и даже, если… любовь, все равно я себе — хозяйка, не сдрейфлю. Что вы? Это я так, глупости всякие говорю, очень устала сегодня!
— То-то устала. Избегаешься, девка…
— Ну, хватит причитать, ладно, я этого не люблю! Знаете что? Есть контакт! Уйду я от вас в пятницу. Астахов ведь до субботы не вернется? А сегодня только понедельник. Я пока без него почитаю, а то ведь негде! А в пятницу уйду. Как раз к пятнице мне червяк отдадут, на жратву больше чем на месяц хватит.
— Какой еще червяк? Кто тебе отдаст?
— А я платье ненадеванное продала. Мама мне прислала. Только деньги девчонке одной пока одолжила. Ей круче моего пришлось, жиденькая. Она не заначит, отдаст, сейчас только ей зарез. А то я бы давно уж ушла от вас. Главное, без вас кормиться негде мне было, а без еды, — одной нашей ходьбы, не то что занятий, не выдержишь. Начхать, что он ругался! Кабы я от его ругачки разлимонилась. Катьке бы хана!
В субботу Астахов нашел на своем письменном столе очень несвежий, в пятнах, большой лист бумаги. На нем лезли во все стороны кривые, размашистые строки клепкиного письма с массою грубых орфографических ошибок.
«Я устроилась, не только угол, но и работу неожиданно нашла. Ничего я на вас не рассердилась. Когда очень тяжело человеку приходится, он и побить может, хоть, конечно, и сдачу за это может получить, но все-таки бывает, что робкий на драку полезет, бывает. Жить у вас очень плохо мне было, ну, не беда, мы не нежные. Только вы напрасно, что я не понимала, что вам при мне невозможно работать. Я понимала и старалась не шуметь и не мешать, но такая уж громкая, никак тихо не умею. А это бывает — я привычная и то с некоторыми нашими девчонками заниматься не могу, фырчат и мне мешают. Если бы вы со мной когда-нибудь хоть разговорились, мы бы как-нибудь по-доброму сладились. А то я ведь видела, что очень вам противна, и вы мне опротивели здорово. И про вашу бесполезность тогда выпалила, но я знаю, что вы полезный, науку уважаю. И я не дура, только мне трудней выражать свои мысли, некогда читать, развиваться. Может-быть, и слова у нас плохие, но вы-то ведь мало с нами разговариваете, потому что с нами терпенье нужно. Лебезить я не умею, но и на вас я не сержусь и объективно даже уважаю вас, потому что вы ученый и много работаете. Мне теперь попрежнему кажется, что вы даже марксист, только я вас тоже не могла по-настоящему понять, потому что мне тоже с вами в одной квартире трудно было дышать. Мы уж очень разные. Денег я от вас не хотела взять, потому что вы не густо зарабатываете, мне Петровна говорила, а, кроме своей науки, разматываться не можете. Я это понимаю, тоже не люблю разматываться и работу нашла такую, чтобы учиться не мешала. Я тоже не такая плохая, как вам показалась. Вы ведь меня совсем не знаете. Только я не умею фигли-мигли и обращалась с вами безо всякой напыщенности».