Но ни машина, ни людная и любимая улица Навои, ни трест с его респектабельным фасадом и роскошным холлом, где всегда можно выпить газированной воды, хочешь -- чистой, хочешь -- с сиропом, притом бесплатно, за счет профсоюза, сегодня не волновали, не манили, не привлекали. Это ощущение для него было новым, и, не находя причин безразличия, он подумал, что эта апатия -- от болезни, ведь он помнит, как каждый год с нетерпением ждал конца уборки на хлопке, дни считал, планы строил, ждал приказа о возвращении, словно солдат. Но болезнь тоже не причина, потому что ему уже полегчало от настоя Куддуса-бобо, нужно теперь только переждать, выгнать из себя хворь.
-- Не в болезни дело, не в болезни,-- подумал он вслух, не то успокаивая, не то раззадоривая себя, и на ум опять пришла Дильбар.
"А чем я лучше Дильбар? - впервые признался он себе и удивился такому неожиданному сравнению. -- Да-да, чем лучше?
Ну, конечно, не такой беспросветный профан в своем деле, как она, чертежи, по крайней мере, читаю худо-бедно, расчет кое-какой инженерный могу сделать, со справочником кое в чем разберусь. Но в том-то и дело, что "кое-как", "худо-бедно", "со справочником". Оттого я, наверное, никогда и не хлопну дверью, как Марик, когда того обошли с квартирой. Куда я пойду, где меня ждут, с моим заушным образованием, как метко выразился один известный сатирик? Дильбар жалеть не стоит, она не пропадет. А я ведь и не инженер толком, и на хлопке славы не снискал, хотя с ней на одних полях работаю. И вообще, что я знаю, что могу, что мне можно доверить? Вот попрут завтра с работы за непригодность, что и оспорить-то будет стыдно,-- куда подамся, как на хлеб насущный заработаю?"
От этой мысли Рашида прошиб холодный пот и он поежился, как от озноба. Неприятный, ох какой неприятный самоанализ мог бы надолго испортить ему настроение, не явись спасительная, чересчур крепко сидящая в нас мысль, которая возникла из глубин сознания, словно охранная грамота: "Не выгонят, не бойся. Не попрут. Не в какой-нибудь Америке проклятой живем, с дипломом никого без должности не оставят, разве что добровольно решишь отречься от кресла, как Фатхулла".
-- Фатхулла... Метеор... -- произнес вслух Рашид и улыбнулся.
Пришла на память давняя осень, когда Фатхулла соперничал с Баходыром и в поле, и у казана в гостеприимном дворе Икрамовых. Как давно это было...
Фатхулла не работает у них уже третий год, и за все это время Рашид видел его раза три или четыре, не больше. Раскидала жизнь в разные концы двухмиллионного города, у каждого свои тревоги, заботы. "Вот вернусь с хлопка-- обязательно поеду к нему на плов",-- решил Давлатов.
Нет, Мусаев ушел из треста не из-за того, что не добился благосклонности Дильбар, хотя поначалу имел вполне серьезные намерения --нравилась она ему, что было, то было. Но он раньше других разгадал Дильбар, понял ее честолюбивые замыслы и однажды в чайхане сказал Рашиду с Мариком, как давно решенное: "Мне другая жена нужна". И с этого дня Дильбар для него не существовала -- ни как красавица, ни как инженер, ни как подчиненная, хотя каждое утро он принимал из ее рук пиалу с чаем. Вскоре он неожиданно женился на девушке из трикотажного объединения "Малика", тоже, как Дильбар, жившей в общежитии, правда, в рабочем.
Медлительный Метеор все делал неожиданно.
Через год у него родились две девочки-близняшки, и, когда им исполнился только месяц, его отправили на хлопок. Как ни открещивался Фатхулла в ту осень от хлопка, как ни упрашивал начальство, объясняя, что жене одной трудно с грудными детьми, навстречу ему пойти не смогли. Да и как пойти, кого же посылать: в тресте больше половины -- женщины, почти все с детьми, их трогать нельзя, часть -- пенсионеры, как везде, да и отдел, что он вел, не был ведущим в тресте. Извелся он в ту осень, исхудал, при каждой возможности в ночь-полночь срывался к семье, а путь был неблизкий.
-- Был бы Фролов,-- часто с горечью говорил Фатхулла,-- я дневал и ночевал бы в поле и заработал бы недельку, чтоб побыть с семьей.
А так он, не спавший всю ночь, издерганный, приезжал прямо на поле и, собрав, как все, фартук-другой хлопка, дремал где-нибудь в грядке большую часть дня. В ту осень его прозвище Метеор как-то забыли.
Фатхулла возглавлял странный отдел -- вроде и не самый важный в тресте, а по штатному расписанию людей у него числилось больше всего. Оттого и попадали к нему "инженеры" почище Дильбар: то чья-нибудь дочь, то племянница, а теперь уже пошли и внучки, которым перед институтом для стажа нужно было пересидеть где-нибудь годик-другой. И все вчерашние десятиклассницы на инженерных должностях. Был и другой разряд "инженеров", из-за которых отдел Фатхуллы в курилке называли "предродовым отделением", потому что в пожарном порядке устраивали к нему невесток в положении, чтобы и стаж шел, и пособия детские. Никто с Фатхуллой подобные трудоустройства не согласовывал -- его каждый раз ставили перед фактом. Этим "инженерам" и представляться не нужно было, фамилии родителей говорили сами за себя.
Выходило, что половине отдела он и замечания строгого не мог сделать, а уж о том, чтобы потребовать работу, и речи не могло быть, разве что принести-отнести, но с этим хорошо справлялась и одна Дильбар. И на хлопок бездельниц не пошлешь, у каждой на руках еще с лета по две-три справки заготовлены, хотя при поступлении в институт, конечно, предоставят другие--об идеальном состоянии здоровья.
Так постепенно, мало-помалу Мусаев терял интерес к работе. А тут жена опять родила, и снова двойню, теперь уже мальчиков. Счастлив был Фатхулла --словами не высказать. Правда, он заметно похудел, стал расторопнее, а вальяжность куда и подевалась: четверо детей и неработающая жена --крутиться надо ох-ох-о как. И однажды, когда они в обеденный перерыв, сидели компанией в кафе на Анхоре, Фатхулла объявил, как всегда неожиданно:
-- Сейчас вернусь в трест и подам заявление об уходе.
На вопрос, куда решил уйти, Мусаев ответил неопределенно. Отговаривать Фатхуллу, зная его работу и перспективы, никто и не подумал: хлопковая кампания на носу, и опять ему не избежать поля. Да и с начальством он уже не раз сцеплялся по поводу заполонивших отдел Жанн и Жаннет, Фируз и Гуль. Конечно же, облегченно вздохнув, начальство отпустило его с радостью.
Ушел Фатхулла и словно в воду канул -- ни звонков, ни приветов, правда, в тресте к тому времени из его друзей остались только Рашид и Баходыр. А через год по тресту пронесся слух, что Мусаев на Чиланзаре в чайхане готовит плов. Кто поверил, кто нет, кто возмущался, кто пропустил мимо ушей, а Рашид с Баходыром, выкроив время, поехали в чайхану.
Обеденный перерыв в близлежащих конторах и магазинах еще не наступил, и поэтому в чайхане было малолюдно, хотя у мангалов с шашлыком и у тандыров с самсой толпился народ. Наибольшую площадь занимала лагманная с просторной, открытой летней верандой, но столики были пусты. Повара у всех на виду заканчивали вручную крутить лагман. Это удивительное, почти цирковое зрелище, никого не оставляет равнодушным, когда из огромного плотного куска теста в руках мастера после каждого взмаха растут, удваиваясь, длинные нити толстой вермишели -- лагмана. Он сродни итальянскому спагетти, потому, наверное, туристы из Италии и любят многочисленные столовые Ташкента, где готовят это блюдо.
Обойдя лагманную, у чайханы с двумя трехведерными тульскими самоварами Рашид с Баходыром увидели огромный казан на треноге. Возле казана --пластиковый столик с высокой горкой тарелок и большая миска с мелко нарезанным молодым лучком и зеленью, которыми посыпают каждую порцию,-- все готово к обеденному перерыву.
-- Какие у меня гости! -- раздался вдруг сзади голос Фатхуллы.
Он церемонно, как и подобает семейным мужчинам, обнялся с друзьями.
-- У меня еще минут двадцать до аврала, давайте присядем... -- он кивнул на столик, стоявший у стены, потом крикнул чайханщику: -- Фархад, ко мне пришли старые друзья!