— Вон вы про что…
— Известно, я говорю всякий вздор, но это потому, что на поэзии не воспитывался. Мне в седле казачьем писали грамоту, а в долю дали — службу у князя.
— Не так уже трудно разбираться в поэзии, пан сотник, да это вы показали в приятной беседе. Но, так думая, можно прийти к выводу, что и Косинский…
— О Косинском я сделал вывод из настроений посполитого люда, из дел самого Косинского.
Поздний обед у пани Оборской превратился в политическую беседу. Наливайко уже не мог сдержаться и всю свою злость вылил на Косинского. Обед затянулся до самой полночи.
Сообщили, что сотника ищут гонцы от князя Януша. Хозяйка велела впустить гонца, и еще в дверях Наливайко узнал Романа из Красилова. В памяти возникла встреча у ворот Константинова с Радзивиллом.
— К вам, пан сотник! — обратился гусар к Наливайко. — Едва — нашли. Соседние крестьяне указали.
— А что за дело ко мне, пан Роман?
— Его мощь князь приказывает немедленно вернуться в замок.
— Князь один? — спросил Наливайко, не скрывая своих опасений.
— У него вельможный пан Радзивилл, пан сотник.
Прощаясь с хозяйкой и с панной Лашкою, Наливайко раздумывал, стоит ли ему ехать в Константинов или повернуть к Острогу, посоветоваться с братом Демьяном, открыться старому князю и попросить защиты. Или… может быть, пойти в Пятку и…
— Э-эх, Косинский! — вслух воскликнул он и повел гонцов-гусаров прямо через снежные поля на дорогу в Константинов.
На рассвете Наливайко с тремя гусарами был в замке. Оба князя ждали сотника в той же комнате. Сотник еще раз, уже в сенях спросил себя, следует ли ему являться на глаза князьям, и все-таки решился. Перед самыми дверьми его хотел обогнать запыхавшийся хорунжий из войск черкасского старосты, но Наливайко загородил проход и первым вошел в комнату.
Януш Острожский вскочил из-за стола, весь пылая гневом.
«Значит, правильно предполагал», — мелькнула у сотника мысль.
— Звали, ваша мощь?
— Звал, пан сотник.
Сзади вбежал хорунжий и, не дожидаясь вопросов; воскликнул:
— Пан князь! От Вишневецкого…
— Косинский схвачен?
— Нет, ваша мощь, приказано передать, что наши гибнут.
— Что?!
— Гибнут наши войска. Косинский вышел из Пятки, до полуночи шел бой, много наших полегло. Можем держаться только до вечера, а там…
Князь Януш схватился за голову. Затем обернулся к Радзивиллу, глазами молил совета. Радзивилл молчал, — известие было слишком неожиданным и страшным.
— Ваша мощь, — отозвался Наливайко, — позвольте мне с гусарами отправиться на помощь князю Вишневецкому. “
— Тебе?.. — Януш сгоряча хотел оборвать его, уничтожить. Но молнией вспыхнула мысль: единоверцы!
— Согласен! Немедленно выступить гусарскому полку на помощь Вишневецкому… И… пан сотник, у меня есть с вами разговор, но я забуду его, если вы приведете ко мне Косинского. Поняли?
— Понял. Косинского я приведу и…
— И…
— И разговор ваш со мной хочу выслушать. Вас наущает его мощь князь Радзивилл…
— У, пся крев!.. — пробормотал оскорбленный Радзивилл.
Наливайко спокойно отнесся к этому. Януш промолчал.
Тогда сотник поклонился и вышел.
11
Рождественские праздники в Пятке, после того как туда вошел Косинский со своим десятком тысяч людей, приняли характер всенародного, гульбища. Укрывшись в естественной крепости города, казаки позволили себе забыть, что они на войне — пошли колядовать. Пятка с момента своего основания не знала подобных рождественских праздников. Казачество смешалось с мещанством, женщины и девушки — с казаками и толпами ходили с вифлеемской звездою от двора ко двору. Колядка «Где мир погибает» стлалась над городом с обеда до ночи и до рассвета. Торговцы не успевали варить варенуху — ее пили, как воду, не разберешь, кто больше: казаки или мещане. Даже женщины соперничали с казаками за кружками водки. Таков закон колядки…
Косинский с Нечипором осматривали пяткинские укрепления. Высокие земляные валы в дубовых срубах, а за ними — глубокие, непролазные снега во рвах. На валах собраны все пушки и гаковницы. Большую часть пушек поставили у западных ворот, — это производило внушительное впечатление. С долины далеко видно было мощное вооружение осажденных, и Вишневецкий держал свою армию на расстоянии пушечного выстрела.
— Неужели князь Вишневецкий не шутя нас осадил и вступит в бой с казачьим запорожским войском? Не сам ли он столько раз говорил о независимом украинском государстве, хорунжих своих засылал в Сечь, делал набеги с казаками на крымские степи?.
— Вишневецкий, пан гетман, пойдет на все, если это будет сулить ему выгоду. Я знаю его давно. Неплохой воин, честный в боях, но за славу и власть предаст отца родного. С того времени, как Вишневецкие получили княжеское звание от короны польской, они не так уже жаждут украинского государства. К тому же он не в ладу с казаками еще с того случая в Чигирине, помните, когда Лобода назвал Вишневецкого не князем, а старостою… Вишневецкий теперь от Сигизмунда персональные универсалы получает, на Днепре королевские крепости строит.
— Это ничего не значит, полковник. Ведь князь-то он украинский…
— Плевать ему на это… — Нечипор и сам громко сплюнул. — Ему и во сне грезится королевская власть. Пообещать ему корону, хотя бы и украинскую, — пойдет за Украину. А пока что польская корона ему больше улыбается, — старая родня с королями… На нас под Острополем, как на татар, напал, ни одного рыцарского предупреждения: поделил натрое свое войско, и не то чтобы напугать, — мы ведь не такие простаки, как те, которые плетутся за нами, — мы же казаки. Ударил смертным боем, едва вывернулись…
Косинский остановился у западных ворот и показал на дол, где чернела полоса вражеского лагеря, дымились костры:
— Если бы знать, что их всего лишь столько, — нам незачем было бы отсиживаться в этой постыдной осаде.
— А больше их и нет. Вот такою, пан гетман, полосою мы обложены кругом.
К ним подошел Григорий Лобода, дебелый полковник с Низу. Косинский спросил его мнение о лагере осаждающих. Лобода не. скрывал своей неприязни к гетману, даже подчеркивал ее, где мог, и на вопрос Косинского не спешил ответить. Только выпрямил свою дородную фигуру и нарочно долго вглядывался с высокого вала во вражеский лагерь.
— Думаю, пан гетман, что об этом следовало бы поговорить с Вишневецким.
— Не понимаю. Вы шутите, пан полковник?
— Какие там шутки! Переговоры с врагом — не новость во время войны, и не всегда это свидетельствует о слабости. Черкасский староста любит поговорить с казаками.
По капризу ли перечит полковник гетману или издевается над его стратегическими способностями? Но Косинскому не до самолюбия. Он желает согласия с сечевым начальством и делает вид, будто слова полковника Лободы принимает за шутку.
Все же Косинский меняет фронт, пробует добиться единодушия с Нечипором:
— Пан полковник шутит. Вишневецкий еще на- днях вон как резался с полковником Нечипором. За достояние князей Острожских как на татар напал. Правду говорит пан Нечипор: на чорта Вишневецкому наша государственность, когда он с Острожским ее уже имеет! Князь лишь торгуется с короною, как поделить власть над казаками…
— А я думаю, пан гетман, что полковник прав, — вмешался и Нечипор. — Несмотря на все это, Вишневецкий — казакам человек свой и веры нашей, почему и не поговорить с ним?..
— Однако с вами, полковники, не сговоришься… А кого вам не жалко было бы послать на глумление врагу?
Полковники незаметно переглянулись и тактично обошли упрек гетмана. Лобода, будто серьезно соображая, предложил:
— У меня среди добровольцев найдутся люди близкие Вишневецкому. Они и нам мало помогут, и Вишневецкому не очень уже нужны. Пошлем одного..
Нечипор, не возлагая особых надежд на это посольство к Вишневецкому, поддержал Лободу лишь из традиционной солидарности низовика.