Одетый и готовый в далекий путь, он стоял в гостиной один, улыбаясь при воспоминании о вчерашнем вечере. В гостиной никого, кроме сотника, не было: канцлера внезапно позвала к себе жена, и он задержался у нее.
— Золотко! Почему это тебе вдруг так захотелось в Стобниц? Ведь еще тепло здесь, а потом я занят делами.
— Отпусти меня, Янек! Надоело в Замостье. Ко мне в Стобниц на рождественские праздники должна приехать пани Лашка, воспитанница Оборской на Украине. Не возражай, Янек!
— Голубка, я не «возражаю, но… одной в такую дорогу… это ведь добрая неделя!.. Да хоть пана Станислава попросить, он охотно проводит тебя до самых родителей.
Графиня заволновалась:
— О, нет, нет, Янек! Не хочу, чтобы пан Станислав… Он такой «внимательный» к женщинам..
«Внимательный»? Бабник, волокита, — это знает и сам Замойский. Старая обида еще за покойницу Гржижельду, — да разве только за Гржижельду! — уколола графа. Он с минуту подумал и нерешительно произнес:
— У меня ведь разные дела… А пану Станиславу и по дороге, с ним жолнеры, он мой лучший друг…
Еще немного подумал:
— Было бы, золотко, совсем неловко просить этого украинского сотника, хотя ему почти по дороге, заехать в Стобниц. Эти украинцы…
— Думаю, Янек, это твое дело. Если уж сам не можешь, то лучше чужого попросить… Отец приютит его гостем на несколько дней, Острожскому и тебе угодит…
К Наливайко Ян Замойский вышел, натянуто улыбаясь, и прощальный разговор протекал не так торжественно, как того требовали дипломатические условности.
— Передайте, пожалуйста, пану воеводе, что мы желаем ему успеха, пусть известит, когда оправится с грабителями и изменниками в своих землях. Старостам Вишневецкому, Претвичу и Тульскому будут даны наши указания о помощи, — мимоходом пообещал канцлер по привычке.
— Это ваше последнее слово, вельможный пан канцлер?
— Да… Ссору с Криштофом нужно кончить так же по-семейному, как и начали ее у вас…
В открытые двери вошел Жолкевский и, не поздоровавшись, стал в стороне. Сотник обернулся к нему:
— Вельможный пан гетман и не поздоровался, кажется. Что это — таковы обычаи у вельможных панов гетманов или пана плохие сны беспокоили этой ночью?..
— Пан сотник, я — Жолкевский.
— А я… Наливайко…
Замойский нервно выпрямился. Его густые с проседью брови сошлись — признак недовольства и гнева.
— У меня на приеме посол киевского воеводы, вельможный пан гетман… Ваше недовольство характером пана сотника прошу проявлять в другом месте..
Жолкевскому показалось, что канцлер намекнул ему на ночную отправку отряда конных жолнеров в засаду против этого дерзкого сотника.
— Прошу пана сотника извинить, такова уж натура воина, — притворно улыбаясь, промолвил Жолкевский.
Наливайко поклонился обоим и направился к дверям. Но граф пошел за ним и, подавляя гордость, обратился заискивающе:
— Кстати, не могли бы вы, пан сотник, оказать любезную услугу?
О, пожалуйста, пожалуйста, ясновельможный.
— Не мне, — поспешно предупредил Замойский, — пани Барбара просит…
Наливайко слегка покраснел, но сдержал себя, не глянул на сбитого с толку Жолкевского. Гетман воспринял эту просьбу графини как публичную пощечину себе — другу дома и воину.
Не прощаясь, он вышел из кабинета.
А через несколько часов из замка выехала запряженная шестеркой лошадей закрытая карета пани Барбары Замойской. С обеих сторон кареты гарцевало по пять всадников. С одной стороны — жолнеры Замойского, с другой — гусары Наливайко.
Сам сотник на вороном коне (подарок верному слуге от молодой невестки князя Острожского Середзянки) в последний раз молодцевато подъехал к канцлеру, стоявшему на веранде, и приветливо попрощался с ним.
Жолкевский не ответил на поклон сотника. Белоногий конь как-то вдруг присел, осаженный. Наливайко не сдержал своего кипучего презрения к этому надутому гетману:
— Напрасно чванитесь, пан гетман. Из сотников бывают и гетманы, а из гетманов — разве лирник… За мной стоит молодость…
— О, я ей противопоставлю опыт!
— Не шутка убить журавля, а попробуйте живого поймать! — крикнул Наливайко и пустил коня, чтоб не слышать злой брани гетмана.
Этой вызывающей фразой он будто дразнил гетмана Жолкевского еще и тем, что едет он с графиней Барбарой совсем не через Горинский лес, куда заслана засада…
Так пани. Замойская выехала в Стобниц, в гости к своему отцу Тарновскому. Дорога была не близкая, но пани уже не чувствовала себя такой одинокой. То и дело открывала она дверцы и заговаривала с сотником, забывая свое положение высокопоставленной жены коронного канцлера.
С севера двигались тучи, путников окружали широкие степи, высокие леса, иногда заставали в пути непроглядные осенние ночи.
4
Сотник Наливайко вернулся в острожский замок лишь в начале зимы. Старый князь Константин выслушал его с должным спокойствием и самообладанием. Но потом, наедине с собой, дал себе волю: привезенный Наливайко ответ Замойского князь понял как скрытую месть обоих гетманов. Его широкая и густая борода тряслась.
— Украиной подавились прожорливые хитрецы-политики? Заритесь на доходы с православных земель и с церкви? Поперек горла станет, шановные паны! Не поможет вам и уния. Украина получит своего короля, или не буду я князь Острожский! — Старый воевода тревожно оглянулся, не подслушал ли кто-нибудь его затаенных дум…
Приближались рождественские праздники. По старому обычаю, в Острог съезжались гости с украинских, литовских и польских земель. Владелец Острога и теперь, несмотря на тревожные дни на Украине, не изменил обычаю.
Ян Тульский прибыл с Подолья, привез красавицу дочку. Младший сын князя, Александр, должен был жениться, и Тульский связывал с этим большие надежды.
Любимый зять князя Криштоф Радзивилл прислал из Литвы на этот праздник пока лишь свою жену Елизавету, а сам обещал прибыть с челядью попозже. Старый князь с детства выделял эту свою дочь Елизавету, теперь же каждый ее приезд становился в Остроге событием. Пока Криштоф был мужем старшей дочери князя, он не казался таким родным и желанным зятем, как теперь, когда женился на младшей, любимой дочке.
На дворе свистела пред рождественская вьюга. Елизавета поправляла перед большим зеркалом греческой работы свою новую кичку, украшенную цехинами. Зная, что в глазах отца она еще до сих пор выглядит ребенком, хотя у нее самой уже было двое детей, Елизавета вела себя как девочка и не Замечала, что ее порхание по комнатам замка вызывало усмешку даже у служанок.
Старый князь отдыхал перед печкой. Он все еще не мог забыть обиды, нанесенные ему казаками Косинского, а также хитрый ответ коронных гетманов. В горницах говорили шепотом все, кроме самого князя. Он либо молчал в дреме, согретый огнем печки, либо распоряжался так громко, что слышно было на весь замок.
— Януш не прибыл еще? — не открывая глаз, спросил князь о старшем сыне.
Он знал, что ответить ему каждый считает для себя особой честью, и не удивился, услышав, как в комнате спорят, кому первому ответить.
Но в это время неожиданно грохнули двери.
— Ах!.. — приглушенно прозвучало в зале.
Воевода, сидевший в глубоком кресле, повернул голову. В горницу ворвался покрытый снегом, вооруженный с головы до ног человек.
— Где его мощь ясновельможный? — пыхтя, спросил человек, отряхивая с себя снег;
Князь поднялся с кресла, шагнул и обеими руками пригладил свою бороду. Густые брови прикрывали хоть и старческие, но острые еще глаза, обращенные на прибывшего: кто смел непрошено, без доклада, врываться в его покои, пусть то будет и лучший воин?.
— Я воевода. С какими вестями, воин?
Почти ежедневные гонцы из воеводства приучили старика к самым неожиданным известиям.
— Ясновельможный пан князь! На Украине происходит такое…
— Про Украину я первый знаю все…
— А вот все же гетман Косинский разоряет на Киевщине поместья…
— Кто позволил грабителя величать гетманом?